— Да что со мной случится, девочка? — Голос тануки растроганно дрогнул. — Погулял, посмотрел мир. Нигде нет лучше места, чем наши родные горы. Ну-ну, не будем плакать и обниматься на дороге, Мия-сан. Пойдем-ка в храм. Надо успеть развести костер, пока совсем не стемнело. Я и вправду голоден, как сотня голодных демонов гаки.
Болезненно ныли и нарывали укусы на руках и ногах, а еще отчего-то стало жарко, несмотря на вечер и холодное дыхание зимы со стороны гор. В ушах звенело, словно сейчас лето и цикады завели свою несмолкаемую песню.
Лето… и правда, лето — жара, цикады…
Он покачнулся и оперся рукой о скалу. На сером камне остался темно-красный след.
Отдохнуть бы сейчас, после бега и боя. Закрыть глаза. Ненадолго.
«Нельзя! — Мысли ворочались в голове медленно, словно нехотя. — Найдут!»
Он сделал шаг. Еще шаг. Покачнулся и рухнул на колени, а после на четвереньки.
Взгляд уперся в стрелку дикого чеснока. Снова вяло шевельнулась в голове какая-то мысль. Почти бездумно Джин протянул руку…
Резкий запах ненадолго привел его в чувства. Следы! Пустят еще собак… Надо, чтобы не нашли… Хорошо, что горы — ветра да камень… чеснок…
Лезвие танто врезалось в резко пахнущую белую мякоть. Джин натирал соком чеснока ладони и ноги, чувствуя, как жжет кожу от сока там, где собачьи клыки оставили глубокие раны.
Теперь вверх.
Подъем он запомнил урывками. Большую часть времени Джин не шел — полз, превозмогая беспамятство, слабость и внезапно начавшийся жар. Позже жар перешел в озноб и стало еще хуже. «Лихорадка», — поставил он сам себе диагноз, остановившись, чтобы снова натереть чесноком ладони. Вряд ли из-за укусов, прошло слишком мало времени. Скорее, стрела…
И снова все сливалось в тяжелый путь меж камней. Путь, который уже не имел смысла — не люди, так начавшаяся болезнь его прикончит.
Потом была удача — русло горного ручья. Почти пересохшего, но все же меж камней струилась вода.
Собаки… не найдут… не возьмут след…
Нога скользнула меж двух камней. Жутковатый хруст он услышал даже сквозь журчание ручья. И сразу от боли потемнело в глазах.
Джин пришел в себя от того, что вода заливалась в нос. Ощупал пострадавшую лодыжку. Малейшее прикосновение к ней отзывалось острой болью.
«Сломал», — понял Джин. Постанывая, вынул ногу из ловушки меж камней и пополз вперед, оскальзываясь на мокрых камнях.
Без мыслей, без надежды. Просто потому, что остановиться означало сдаться.
Когда русло вывело к стенам заброшенного храма, у Джина не осталось сил радоваться или удивляться. Он вообще уже не думал, только полз, повинуясь не мыслям, но звериному инстинкту. Этот же инстинкт заставил его переползти порог.