— Вот как! — воскликнула она, невольно взмахнув руками.
— Вот как! — эхом повторил Орест, однако в его лице и голосе были прямо противоположные чувства: он торжествовал.
* * *
— Снова похоже на пьесу Расина! — воскликнул Михаил, сразу припомнив их с Аннушкой разговор в электричке. — Мы еще обсуждали, что в античных сюжетах Астианакс погибает при взятии Трои, а в нашем романе он жив, и то же самое у Расина. И вот эта история с Орестом, Гермионой — тоже ведь похоже… Как же могло быть, что в более поздние века вдруг всплыло на свет то, что было забыто в века более ранние?
Каверин встал, осторожно переложив Кузю со своих колен на колени к Ане. Подойдя к камину, профессор поворошил кочергой налитые багровым огнем уголья, и сноп золотых искр взвился кверху и исчез в темном жерле дымохода.
— Скоро пошлю тебя, Миша, за дровами. Видишь, возле камина их больше нет, а в прихожей, под лестницей — целый запас. Нет-нет, не сейчас! Сперва я тебе отвечу. Ну, во-первых, мы не знаем всех античных пьес. Мы не знаем и одной тысячной их части — их писалось множество, на каждом ежегодном празднике Диониса в одних лишь Афинах шли по три трагедии и по три комедии, и заметьте: это были лучшие из пьес, представленных авторами для отбора на праздничные спектакли. До нас же дошло всего несколько десятков, причем большинство из них — с утраченными частями текстов, переписанные, испорченные позднейшими доработками. Никакой уверенности в том, что этот вот вариант, вариант, отображающий подлинные события, не нашел воплощения в иных из утраченных античных пьес, у меня лично нет. Очень возможно, Расин читал подобную пьесу. А может быть, история сохранилась и в устных преданиях, и в песнях… Секрет, видимо, в том, что сохраняется обычно трагическая версия. Так уж устроен читатель, зритель: втайне мечтает прочесть или увидеть хороший конец, а вслух, всем знакомым объявляет: «Да! Когда конец трагический, этому произведению веришь. Это вот и есть правда жизни!» Так мы и клевещем на жизнь, утверждая, что плохого в ней больше…
— Ага! — обрадовалась Аннушка. — Так, значит, в истории Андромахи и Астианакса конец все же хороший?
— Ну… как сказать! — Каверин потрогал заварной чайник и вздохнул. — Почти остыло… Как сказать, Анюта. Во всяком случае, страстей и трагизма в этой версии ничуть не меньше, чем у Софокла и Расина, вместе взятых!
С этими словами он снова сел в свое кресло и взялся за рукопись.