Андромаха чуть заметно вздрогнула.
— Ха! Как знать! Так или иначе, сегодня Неоптолем назовет Астианакса своим приемным сыном и наследником, и это все, чего мне нужно. Ой, Эфра, втыкай шпильки аккуратнее — ты проколешь мне череп!
— Прости, госпожа, — рабыня поправила вновь сооруженную прическу и осторожно воздела на нее тонкий, сплетенный из трех золотых полосок и украшенный крошечными изумрудами венец. — Прости… мне так неспокойно! Как странно ты все это говоришь. Ведь ты что-то задумала! Ох, задумала — я ведь вижу!
— Да, Эфра, ты права, — молодая женщина вновь рассмеялась. — Я задумала стать царицей Эпира, оставив в дураках Менелая вместе с его надменной дочерью! Я задумала поступить так, как лучше для меня… И всем будет хорошо: вот увидишь!
Эфра покачала головой. Ее ловкие пальцы сновали по завиткам и локонам Андромахи, то кое-где слегка взбивая ту или иную прядь, то как бы нечаянно выпуская на лоб или на шею какой-нибудь завиток, чтобы придать прическе еще большую легкость и нарядность. Наконец, рабыня глянула в зеркало и осторожно опустила на голову своей госпожи невесомое, как туман, покрывало троянской работы — дымчато-жемчужное, совершенно прозрачное, надушенное таким же невесомым благовонием.
— Ну вот, так будет хорошо… Как же ты красива, госпожа моя! А что до того, что всем будет хорошо… — тут Эфра глубоко вздохнула, — так вот, я вижу, что тебе не хорошо. Ты четыре года мучилась, не могла решиться…
— Потому что я любила, люблю и буду любить одного Гектора, — спокойно сказала Андромаха. — И ты это знаешь.
— Знаю. Но знаю и то, что если бы Неоптолем был тебе вовсе безразличен, ты бы куда легче ему сдалась. Наплевала бы на все и жила с мыслью, что раз уж так случилось, то ничего не поправишь. Любила бы себе Гектора и мирилась с тем, что принадлежишь другому, раз уж Гектор умер. Но я вижу — Неоптолем тебе нравится. И ты боишься его полюбить, боишься изменить Гектору по-настоящему, вот потому так и мучаешься! Ну что же… Скажи, что я, дура старая, вру!
Андромаха не рассердилась и не смутилась. Она лишь пожала плечами и несколько раз повернула голову, разглядывая в зеркале сотворенное Эфрой произведение. Потом обернулась к своей рабыне и произнесла ласково:
— Эфра, понимаешь… У каждого человека есть в душе какие-то тайники, которые лучше не открывать. Это мне Гектор говорил, и я сама теперь вижу, что это так и есть. Неоптолем — замечательный мальчик, и странно было бы мне не полюбить его. Только это другое, понимаешь? А моя женская натура хотела бы, чтобы это другое заменило прежнее мое чувство, чтобы прошла боль, чтобы стало легче. Ведь душе-то тяжело жить все время с этой болью… Теперь все изменится, все будет так, как должно быть. И хватит об этом! Ступай-ка и принеси мне вина — я выпью несколько глотков, чтобы появился румянец — не то для такого платья и такой роскошной прически я слишком бледна.