Астианакс шмыгнул носом и заулыбался, открывая во рту две смешные щербатины: у него выпадали молочные зубы.
— Тебе. Он очень сладкий. Дать?
— Дай. Только прямо в рот. Что-то меня руки еще не очень слушаются…
Мальчик вкладывал в рот Неоптолему четвертую или пятую виноградину, когда в комнату вбежала рабыня и ахнула в испуге.
— О, мой господин, ты проснулся! И никого не было… А ты что тут делаешь, царевич?
— Он пришел ко мне, — ответил юноша. — И останется здесь, пока сам не захочет уйти. Где царица?
— Я здесь, Неоптолем!
Андромаха вошла в комнату так тихо, что никто не услыхал ее шагов. Еще за порогом она различила голоса мужа и сына и сумела подавить волнение. Ее лицо было спокойно, на губах цвела улыбка.
— Я заснула, но мне приснилось, что ты зовешь меня, и я тут же встала и пришла. Доброе утро!
Андромаха взяла его за руки и, наклонившись, осторожно коснулась губами сладкой от виноградного сока щеки. Она поцеловала его впервые.
— А в губы? — прошептал царь, пытаясь сжать ее пальчики в своих ладонях и понимая, что на это у него еще нет сил. — Мужа целуют в губы. Или я сошел с ума, и всего этого не было… и ты мне не жена? Тогда за что же меня убивали?
Андромаха покачала головой.
— Это было. И я жена тебе. Вот!
Прикосновение ее полураскрытых губ оглушило Неоптолема, будто он глотнул огненного неразбавленного вина. Он закрыл глаза. В ушах зазвенела странная музыка, будто одновременно звучали пять или шесть кифар, и с ними перекликались далекие, прозрачные свирели. Какой-то небесный танец кружился и сверкал, поднимая его над землей. Боль погасла, провалилась глубоко-глубоко.
«Умереть бы, чтобы это осталось навсегда! — подумал юноша. — Разве бывает лучше?»
— Мама, ему что, опять плохо? — услышал он испуганный шепот Астианакса.
— Нет — Неоптолем открыл глаза и улыбнулся. — Мне хорошо.
— Астианакс! — Андромаха положила руку на голову сына и посмотрела на него умоляюще-ласково. — Пойди, поиграй. А я тут посижу. Неста, принеси свежего питья, то, что в кувшине, нагрелось от солнца.
Рабыня, поклонившись, вышла, а мальчик, дойдя до двери, обернулся.
— Я буду приходить. Можно, Неоптолем?
Царь продолжал улыбаться.
— Да. Приходи каждый день.
— А когда ты поправишься, ты научишь меня сражаться? Так, как ты?
— Ты будешь сражаться лучше меня. Обещаю.
— Куда уж лучше? — прошептала Андромаха, провожая глазами сына и привычно опускаясь на скамеечку возле постели. При этом она не выпускала рук Неоптолема, и тот ощущал сквозь кончики ее пальцев частые, неровные толчки сердца. — Разве кто-нибудь сражается лучше, чем ты?