Зина запнулась. Хорошо, что темно. Давно кончился полярный день, скоро зима. На Чукотке осень бывает короткая. Не успеют пожелтеть травы, налиться соком ягоды, как по ночам, прикрываясь темнотой, тайком подкрадываются холода.
— Я хотела сказать тебе: я очень счастлива, что вот так все получилось. И очень рада, что темно и могу тебе все сказать. Может, я не так говорю, как надо, я ведь кончила только десять классов, да и то экзамены на аттестат сдала только в этом году. А ты… ты такой ученый, образованный…
— Зина.
— Нет, дай мне сказать, — Зина сжала его руку. — Вот ты поедешь в Данию, увидишь чужой мир, увидишь других людей… А вдруг тебе покажется, что далекая танцовщица Зина — это мелко, незначительно…
— Зина, ну как ты можешь такое говорить?
— Ты мне сказал в тундре, что я похожа на портрет актрисы Самари, — продолжала Зина. — Я потом нашла, книгу репродукций Ренуара. Поставила рядом зеркало и стала смотреть на портрет этой мадам. Подруги тоже нашли, что похожа… Только мне почему-то было грустно от этого сходства. Я не хочу быть ни на кого похожей.
Зина снова поцеловала Нанока.
Нанок задыхался.
Это совсем не то, что загарпунить кита. Или все это произошло потому лишь, как сказала старая Ансима, что кит принес удачу Наноку? И все-таки ощущение совсем иное, чем после удачной охоты на кита. Вот почему танец любви все же чаще исполнялся в Наукане, чем танец кита…
Какие странные мысли приходят в голову!
— Вот ты уедешь, и я уеду… Расстанешься со мной надолго… Будешь писать мне?
— Буду писать каждый день! — ответил Нанок.
— Не надо каждый день, — остановила его Зина. — Когда захочется написать, тогда и пиши.
— Мне в Данию больше не хочется, — сказал Нанок. — Хоть поступай в ансамбль, чтобы только не расставаться тобой…
— И будешь танцевать танец кита, — засмеялась Зина. — Нанок, пусть будет так, как есть. Не надо становиться другим, ведь ты любишь меня, а не актрису Самари?
— Я ее больше не знаю!
— Нет, наверное, она была хорошим человеком, — примирительно сказала Зина. — Иначе Ренуар не стал бы ее рисовать. Да и по лицу видно — очень добрая женщина. Когда ты завтра улетаешь?
— Утром.
— Жаль, — сказала Зина. — У нас с утра репетиция, а то бы проводила тебя.
— Не надо меня провожать, — сказал Нанок. — Мы ведь никуда теперь не денемся друг от друга. Обязательно увидимся, встретимся.
— Обязательно, — сказала Зина. — А все-таки грустно расставаться вот так сразу.
Нанок пытался увидеть лицо девушки, но оно было скрыто мглой. Только приблизившись, можно было увидеть ее широко расставленные удивительные глаза. Как хорошо даже так, без слов, знать, что Зина чувствует то же, что и он сам. А он словно стал совсем другим и подумал теперь о своих письмах, будто они были написаны не им. Знай, что все вот так счастливо обернется, он бы нашел другие слова…