Всем хватало работы. Только ездовые собаки лениво грелись на проталинах: кончилось их трудное время, кончился снежный нартовый путь, и лишь изредка летом их будут запрягать для того, чтобы перетащить тяжелый, груз по мокрой тундре.
Пины развязывал задубелые от зимних морозов и ветров узлы ремней, которыми была закреплена байдара, и слышал, как из яранги продолжала звучать нежная песня, песня-зов, песня-тоска, песня-воспоминание о муже, ушедшем на весеннюю охоту.
Ты растаял в ледовой дали угаснувшей искрой,
А тепло все ж осталось во мне.
Улетела гагара в поисках пищи в дальнее море,
Оставив в скалах гнездо.
Теплым своим дыханием я вновь разожгу огонь,
И ты вернешься назад.
И птицы стаей большой, оглашая окрестности криком,
Снова вернутся к гнездам своим…
3
От долгого созерцания воды, ее яркого блеска быстро уставали глаза, и, давая им отдых, Гойгой обращал взор в голубое небо.
Иногда, забыв об осторожности, охотник менял положение тела, поворачиваясь вслед за полетом птичьей стаи к берегу, синеющему вдали. Он видел большой холм, возвышающийся над стойбищем, небольшое легкое облачко над ним. И тотчас все мысли обращались к яранге, к Тин-Тин…
Трудно было потом заново напрячь внимание и вернуться взором на пустынную поверхность моря.
Лахтак вынырнул неожиданно, неслышно вспоров воду.
Охотник застыл в неподвижности, лишь рука привычно сжала древко гарпуна. Все остальное произошло почти мгновенно, и Гойгой пришел в себя лишь после того, как увидел рядом с собой, на синем льду, в подтаявшем окровавленном снегу усатую голову. Он смотрел в глаза морскому зверю, в которых еще отражалось небо, и они медленно задергивались туманом небытия.
Гойгой выдернул из еще теплого зверя гарпун и оттащил добычу подальше от открытой воды.
Куда же уходит то живое, что наполняет вот эту оболочку из кожи, жира, мяса, остывающих внутренностей и крови? Ведь если смотреть на умершего, будь это зверь, птица или даже человек, поразительно ощущение того, что из телесной оболочки ушло нечто существенное, может быть даже самое главное, что и было по-настоящему зверем, птицей и человеком.
Об этом говорилось в сказаниях, и в том сгустке мудрости рассказывалось, что ушедшие сквозь облака встречаются в новом мире. Они видят давно умерших, говорят с ними, однако мало кому удается вернуться обратно и поведать о виденном по ту сторону жизни.
Гойгой вздохнул и внутренне улыбнулся: он не знал страха смерти, ибо с детства был воспитан в убеждении, что здешняя земная жизнь — это лишь эпизод в вечности, краткое мгновение, которое проводит человек в бесконечных превращениях. Никто, разумеется, не знает, во что обратится он после своей кончины. Может, он станет вот таким лахтаком, который потом послужит пищей, одеждой и теплом будущим потомкам. Может, он станет птицей и будет зимовать в неведомых землях. Выходит, нет разрыва между прошлым, настоящим и будущим и разные обличья его сущности — всего лишь вехи в единстве Времени, у которого тоже нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, ибо Время — едино…