Ему удалось незамеченным пробраться к стойбищу. Поначалу собаки не почуяли его. Он радовался, что его ноги, обросшие шерстью, ступали по снегу безо всякого шума, мягко и нежно, как лапы умки.
Гойгой подкрался к яранге Пины и остановился рядом со стенкой, сквозь которую он в воображении видел Тин-Тин в объятиях Пины. Затаил дыхание и прислушался. Шум собственной крови в ушах мешал слушать, и подумалось, как было бы хорошо, если бы можно было остановить сердце.
Послышались плач и стон. Но это не был голос Тин-Тин, а Аяны… А что там? Почему не слышно Тин-Тин? Может, ее нет в яранге? Стоны и плач женщины становились громче, и вдруг Гойгой услышал проклятия и ругательства разъяренного Пины. Что же там такое случилось?
Забыв об осторожности, Гойгой вплотную прижался к яранге, и тут его учуяли собаки, подняв страшный лай.
…Собачий лай затихал вдали, и Гойгой замедлил шаг.
Он ушел довольно далеко, пересекая песцовые угодья старшего брата Кэу. Ветер бил в лицо, начиналась пурга, первая зимняя пурга в новой жизни Гойгоя. Студеный ветер не пробивал шерстистого покрытия, и по-прежнему было тепло, как если бы Гойгой был одет в самые теплые зимние меховые одежды. Весь путь он размышлял о странной тишине в пологе Пины, о странном плаче его жены.
Эта тишина поначалу успокоила его, но тут же на смену успокоению возникло мучительное подозрение: может, Тин-Тин и Пины уже настолько близки, что их ласки не столь бурны, чтобы их можно было услышать сквозь меховые стенки полога? Нет, надо скорее уходить отсюда! Вот уже и начались зимние пурги. Они заметут следы, направят погоню по другому пути. Первое, что придет в голову братьям, — это то, что Тин-Тин удрала в родное стойбище, к своим оленным родичам. А они уйдут совсем в другую сторону, следуя берегом моря, чтобы можно было время от времени охотиться. Не забыть наказать Тин-Тин, чтобы захватила его запасное копье и гарпун. Нужен будет и хороший нож… А может, тэрыкы добывают себе еду как-то иначе?
Снег набился в шерсть, и Гойгой приметил, что он порой отряхивается каким-то новым для него собачьим движением. Это было горькое открытие. Хоть и не видел себя Гойгой, но сразу все понял и сразу почувствовал свое новое обличье.
Ветер усиливался, но неведомое ему раньше чутье вело Гойгоя к убежищу. Где-то здесь невдалеке песцовые ловушки Кэу. И вдруг Гойгой вскрикнул от боли и неожиданного страха: что-то цепкое и твердое охватило его ногу, притянуло к земле. На щиколотке замкнулась большая деревянная ловушка для волков и росомах. Ею иногда ловили запоздало шатающихся по тундре бурых медведей. Ловушка была привязана к тяжелому камню толстым моржовым ремнем. Ремень Гойгой не без труда перегрыз зубами и заспешил в свою пещеру, чтобы там освободиться от ловушки.