— Это говорит ваш земляк, уэленский житель, — я назвал себя, и Отке вдруг обрадованно произнес:
— Ах вот кто говорит! Ну, здравствуй, как поживаешь?
— Да хорошо, — ответил я. — Живу неплохо.
— Как идет учеба?
— Нормально.
— Как кормят вас?
Шел второй послевоенный год. В училище, прямо скажем, было голодновато, особенно в середине зимы, когда кончалась рыба, которую мы сами ловили и заготавливали летом в Анадырском лимане. Но я все же бодро ответил:
— Кормят хорошо, — и добавил. — Не голодаем.
— Не голодаете? — мне показалось, что Отке несколько удивился, но я его окончательно заверил:
— Совсем не голодаем!
Я уже довольно осмелел, несколько успокоился, тем более, что ребята смотрели на меня широко раскрытыми глазами, в которых явно читалось восхищение, смешанное с завистью.
— Из Уэлена есть новости?
Как раз недавно я получил письмо из дому, написанное моей теткой. В нашей семье она тогда была единственным по-настоящему грамотным человеком, закончила семилетку. Остальные, хоть и тоже считались грамотными, но читали лишь по складам да умели расписываться.
— Письмо получил из Уэлена, — солидно ответил я. — Карточную систему отменили.
— Вот это хорошо! — похоже, обрадовался Отке. — Только как мне показалось, что карточки отменили везде.
Конечно, председатель окрисполкома был прав: карточную систему отменили по всей стране, но все же это очень хорошо, что и в Уэлене это произошло. Там, где жили люди, которых ты хорошо знал, помнил в лицо и мог узнать по голосу каждого, всякое малейшее событие обретало особую значимость.
— И что же еще тебе пишут из дома?
— Четырехглазый умер, — сообщил я с сожалением.
— Это жалко, — вздохнул вместе со мной по телефону Отке.
Четырехглазый — это был старый вожак нашей семейной упряжки, хорошо известный на побережье от Уэлена до Ванкарема. Хорошие собаки, как и хорошие люди, пользовались тогда широкой известностью, и ничего удивительного не было в том, что председатель окружного исполкома знал нашу собаку. А Четырехглазым я его назвал сам, когда он только родился с большими белыми пятнами над каждым глазом. Он вырос в большого, сильного пса, и издали казалось, что у него на лоб надвинуты большие солнцезащитные очки.
— Ну хватит! — вдруг сказал Энмынкау и протянул руку. — Теперь я хочу поговорить!
— Товарищ Отке! — сказал я. — Вот тут Энмынкау из Янраная хочет с вами поговорить.
— Ну хорошо, — сказал Отке, — передай ему трубку. А ты, как захочешь, звони. Буду рад тебя слышать.
Энмынкау почти что вырвал у меня трубку и закричал в черпало:
— Товарищ Отке! Товарищ Отке! Вы слышите меня? Это говорит Энмынкау. Янранайский… Ильмоча племянник. Вы знаете его? Вот как хорошо!