Весь день Атык не находил себе места. Он тревожился: поэт может пресытиться впечатлениями, устать от сырой стужи Ирвытгыра. Ну что же… Если так, значит ему не понять Танца Кита, и Атыку не надо его будет исполнять.
После полудня Атык поднялся на холм, увенчанный световым маяком, и, свесив ноги с обрыва над океаном, приладил окуляры к глазам.
Даже в мощный бинокль вельботы казались лишь белыми черточками на горизонте. Атык понял, что они взяли уже на прицел кита, а может быть, даже вонзили в него несколько гарпунов. Значит, есть добыча. Эта мысль согрела сердце Атыка и вызвала давно не испытываемое волнение.
Он долго смотрел на море, на медленно плывущие к берегу вельботы, вслушивался в надрывный вой моторов и горько сожалел, что нет больше на берегу Священных камней.
Было время… Какое-то странное поветрие. Вдруг заговорили о том, что все прошлое, все свое, исконное, теперь никуда не годится и не соответствует духу нового времени. Во всем искали проявления шаманизма. Люди старались одеваться во все привозное, хотя страдали от холода и часто простужались. Торопились переселиться в холодные, продуваемые ветрами деревянные домишки, наспех сколоченные приезжими строителями. Когда начали строить новую пекарню, эти же строители пригнали трактор и вывернули из гальки Священные камни. Их положили в фундамент и замазали цементом.
Когда в вельботах уже можно было невооруженным глазом разглядеть людей, Атык ушел домой.
В мешке из хорошо выделанной нерпичьей кожи хранилась тщательно оберегаемая одежда: мягкие нерпичьи штаны, легкая кухлянка. Пока он не спеша все это на себя надевал, по крикам, раздававшимся снаружи, представлял, как трактор тащит на берег огромную тушу и люди встречают добычу ликующими возгласами.
Атык танцевал перед клубом, прямо на улице. Его друг Рыпель пел, близко держа перед разинутым ртом бубен, и это усиливало его ослабевший с годами голос. Пели и молодые — Гоном, Эттэкемен, Умка, Танат.
Поэт стоял в толпе и молча смотрел на древний танец, внимал хрипловатому пению.
Ведя медленную часть древнего танца, Атык с тоской думал, что немного людей даже здесь, перед крыльцом клуба, понимают истинную суть в значение каждого жеста, движения. Он ревниво следил краем взгляда за поэтом: интересно, что же он думает обо всем этом? Как он перенес многочасовое плавание на студеном морском ветру? Поэт неотрывно следил за танцем. Похоже, он был заинтересован, полон любопытства, но взволнован ли он? Медленная часть танца — это как бы размышление, примерка, подготовка к главной его части. Там уже нет времени думать о постороннем. Резкий слаженный удар бубнов чуть не застал Атыка врасплох. Но неуловимой частицей мгновения он определил время и вошел в стремительный водопад музыки чуть раньше, готовый к быстрому танцу всем телом и сердцем. Теперь для него ничего не существовало, кроме подчинения себя ритму, страстному желанию выразить и себя, и суть великого Танца Кита.