Дебра обняла его и стала целовать, поцелуи были дружеские и нежные, и он почувствовал себя любимым щенком, во всяком случае, с ним она обращалась стократ лучше, чем со своими собаками.
– Нет! – вдруг сказала Кенди, да так громко, что Гомер с Деброй отскочили друг от друга.
Дебра рассмеялась и опять прильнула к нему.
Вывернув шею и закатив глаза, Гомер все-таки умудрялся смотреть фильм. Влюбленный молодой красавец, обойдя полсвета, настиг-таки возлюбленную, правда уже в другом узилище. Она опять заперлась и теперь уже не пускала к себе своего воздыхателя. Он колотил в дверь, пытался ее взломать – ну просто досада берет.
Из окутанных туманом машин неслось: «Да брось ты ее!», «Я бы такую убил!» Гомер уразумел одно: насиловать ее никто не собирался. От смерти и секса ее берегла некая неосязаемая, как кейп-кеннетский туман, сила; в «кадиллаке» тоже никто не искал острых ощущений – ограничивались ласками, какими оделяют домашних четвероногих любимцев.
Вот так же согревала Гомера любовь доктора Кедра и сестер Эдны и Анджелы. И когда фильм кончился, по его щекам текли слезы, ему было хорошо с теми, у кого он теперь жил, но в ту пору жизни больше всех на свете он любил доктора Кедра, даже больше, чем Кенди. Очень по нему скучал, но в Сент-Облако не вернулся бы ни за какие сокровища.
Его слезы вызвали в машине переполох. Дебра подумала, что его так разволновал фильм.
– Ну не надо, не плачь, – успокаивала она его, обняв.
Кенди и Уолли, сидевшие на переднем сиденье, повернулись. Кенди погладила его по голове:
– Все хорошо, плачь. Я тоже иногда плачу в кино.
Даже Уолли был полон уважительного сочувствия.
– Знаешь, дружище, – сказал он, – мы понимаем, какой это для тебя шок.
Только вот как его больное сердце, думал при этом добряк Уолли. «Дорогой мальчик, – думала Кенди, – пожалуйста, не растравляй свое сердце». Она потянулась через спинку сиденья, прижалась щекой к щеке Гомера и поцеловала его куда-то возле уха. И с удивлением почувствовала, как сладок этот дружеский поцелуй. Удивился и Гомер, поцелуй Кенди пробудил в нем сильное, неведомое дотоле чувство, абсолютно не похожее на то, что он ощущал, когда Дебра осыпа́ла его сухими мелкими поцелуями. Это чувство грянуло как гром среди ясного неба, и, глядя на доброе, красивое, честное лицо Уолли, Гомер понял: у этого чувства нет будущего. Так вот что такое любовь, вот как она приходит, ей все равно, есть ли надежда. Как тот чернокожий кочевник, ни с того ни с сего вторгшийся в фильм о пиратах.
«Я и есть этот чернокожий кочевник на верблюде, – подумал сирота Гомер Бур. – Как Уолли его назвал?»