Но самым поучительным для него было чтение (и размышление над каждым словом) «Краткой летописи Сент-Облака». Читали они всей неутомимой компанией – сестра Анджела, сестра Эдна, миссис Гроган, сестра Каролина и он. И, читая, ощущали рядом живого доктора Кедра.
Не все в «летописи» было понятно Гомеру. Последние записи были сделаны рукой, которой водило быстрокрылое вдохновение и фантазии, навеянные эфиром. Частью они напоминали стенографические заметки.
Что, к примеру, могло значить «рифмуется с „писк“»? Иные фразы выбивались из текста неожиданной грубостью, несвойственной доктору Кедру: «Это я затолкал ей в рот пенис пони! Я прямо к этому причастен!» Ну как такое могло взбрести ему в голову? – недоумевал Гомер. Он ведь не знал всех подробностей отношений доктора Кедра и миссис Уиск.
«Летопись» доктора Кедра неизвестно почему была поистине откровением, целительным для души Гомера Бура, то бишь Фаззи Бука.
«Передайте доктору Буку, – были заключительные слова „летописи“, – сердце Гомера в абсолютном порядке». Если не считать эфира, думал Гомер, сердце Уилбура Кедра тоже было в порядке.
По мнению сестры Эдны, которая была влюблена, и сестры Анджелы, которая не была (но это она придумала в простоте душевной имена Гомер Бур и Фаззи Бук), в сердцах доктора Бука и доктора Кедра не имелось изъянов, ибо они-то и были, если уж на то пошло, Принцы Мэна, Короли Новой Англии.
А у тебя заместо ума – тарифные правила.
К. Паустовский. Дорожные разговоры
«Правила Дома сидра»[15] – название романа, на первый взгляд не может не вызвать недоумения и, уж во всяком случае, не соблазнит читателя жадно схватить книгу и погрузиться в уводящий от действительности мир писательского воображения. Да, коммерческим, завлекающим, приманчивым его не назовешь. Приманчиво имя автора романа. Джон Ирвинг – сегодняшний классик американской литературы. Его романы гротескны, абсурдны, но этот гротеск не ради гротеска, эпатажа, желания выособиться. Литературный метод Джона Ирвинга – результат острого пережитого понимания, что человеческая жизнь на этой бренной земле, воспринимай ее мудрствуя лукаво или не мудрствуя, – алогична, абсурдна; и каждый раз, открыв для себя какую-то закономерность, логическое обоснование проявлений добра и зла, а немного погодя заглянув глубже, видишь, что все опять спуталось, – «добро есть зло, зло есть добро», как говорят ведьмы у Шекспира.
Гротеск Джона Ирвинга – это не вспышка причудливых очертаний китайского фонарика, от которого, если он сгорит, останется горсточка легкого пепла – дунь, его и нет. Гротеск Ирвинга налит плотью и кровью ворочающейся вокруг нас жизни; пружины его конфликтов – всегда общечеловеческие ценности. И что существенно, – изображая абсурдность жизни своим собственным, гротескным и вместе лирическим методом, Ирвинг выстраивает создаваемый им мир, лепит своих героев, их судьбы так, что, прочитав последнюю страницу, безотчетно испытываешь любовь, тепло и доверие к людям, смешным, нелепым, добрым, неустроенным, населяющим этот абсурдный мир. Гротескный метод Ирвинга обладает мощным оптимистическим звучанием. Это не смех сквозь слезы, это радость сквозь слезы.