Ни хуя нет в Фазенде. Голяк. Непруха. Все скупили — Новый Год маршем идёт по Ташкенту. Все нормальные люди заранее притарились. А бормотуху вашу сами жрите.
Облом.
Звоним Витолсу из холодной будки автомата с выбитыми стёклами.
На серебристой поверхности аппарата выцарапано одно короткое слово имеющее отношение к прошлой краснофонарности Катартала — «Ам».
Ам — это по узбекски «пизда». Вы видите, какое у этого народа отношение к женским гениталиям? А какая лаконичность — АМ! Тут и намёк на радость орального секса и глубина бездны, в которую нас бабье часто сбрасывает.
А-а-а-ам. Ам-стер-дам. Или думаете зря у моряков слово «Пиздец» — звучит как «Амба»?
— Какого хуя без меня съебались? Так друзья делают?
Дядя Витолс в ярости. Ясно представляю его багровые залысины.
Какая-то жеманница попеняла ему на перхоть, и он полгода драил скальп разными шампунями дважды в сутки. Теперь его голова напоминает унылую ноябрьскую лужайку перед райкомом партии.
— Дык это, гости ведь у тебя!
— Я их рот ебал, этих гостей. Перепились все, окна побили у соседей, менты уже два раза приезжали, за-е-ба-ли фурманюги! Не понимают выражения «ровный кайф».
— Витолс, а где нашички взять, если в фазенде голяковский? У тебя осталось?
— Нашички? Нашички, нашички… Дык у вас была, чо уже убили всю?
Иногда с Витолсом невозможно разговаривать — не слышит, что ему сказали секунду назад.
— Твои дружки и убили, спортсмены ебаные, не пьют они вишь ли.
— Лана. Короче, есть на шестом квартале, через дорогу от Шухрата барыга. Юра зовут. Мужик сурьезный, сидевший. Сильно не хорохорьтесь там. Не откроет дверь, значит валите спать, стрёмно. Откроет — железно отоваритесь. — Ну спасибо, Витолс, с Новым годом тебя, братка! Оставь пивка на утро, приползём наверное.
— Вот и я говорю — во истину воскрес!
* * *
С фазенды до магазина «Шухрат» — двадцать минут пёхом, такси уже не выловить, пик празднования. Летим почти бегом.
«Ты понимаешь, бабам всем деньги мои нужны» — не с того не с чего вдруг объявляет Стас. Он нигде не работает, получает смешную стипендию в училище, и третий год ходит в одних и тех пятьсотпервых джинсах. Этот комплекс миллионера, я думаю, возник в его расшатанном болезнью мозге под воздействием канабиса. Поэтому спорить не пытаюсь.
«А она, Танюха моя, она другая, совсем другая, понимаешь?».
Я, молча, всем своим видом соглашаюсь.
«Может и к лучшему оно… всё так. Может, останется для меня светлой, недосягаемой любимой, навсегда? А? Может так оно лучше?»
Юрин дом, возникший кафельной глыбой перед нами, избавил меня от необходимости соглашаться со Стасом. Все бабы — одинаковые, кроме Вероники, разумеется.