— Слезай-ка, — крикнул ему Мелькер, — Бог, который позволяет себя распять, просто устраивает зрелище, вроде того, что мастерят в Голливуде или в Обераммергау, оба разбойника куда достовернее, чем Ты, они — люди, которых распяли.
Вокруг Мелькера — бешеный грохот и треск взрывов, вопли охваченных пламенем крестьян и уголовников. За всеми легендами и рассказами о чудесах Моисею мерещился обычный человек, еврей из Галилеи, сын плотника, одетый в рубище, с грязными босыми ногами, простой человек, такой же, как он сам, такой же толстый, с такими же оттопыренными губами и курчавой бородкой, такой же грешник, как он, который бы понял его — его жажду богатства и его стыд из-за того, что ему пришлось стать убийцей ради него, который сказал бы ему: «Не придумывай себе Бога, тогда не придется придумывать и ада. Человек нуждается в человеке, а не в Боге, ибо только человек способен понять человека». Стена с окном загорелась, сплошная стена огня. Но тот не слез с креста и стал Бородатым Богом, Великим Старцем, который покончил с разладом в душе Мелькера: как бедняку Моисею принадлежало Царство Божие, а как богачу оно доставалось ему из милости. Так Моисей Мелькер додумался до теологии, которая склонила мультимиллионеров и вдов мультимиллионеров выносить ночные горшки, готовить несъедобную бурду и наслаждаться нищетой. Стол и стулья уже превратились в груду обуглившихся обломков, на которой по-прежнему стоял невредимый пакетик с кофе. Однако в это утро, когда он понял, во что превратился «Приют нищеты», и барон предложил ему отпраздновать Рождество в обществе преступников, он, будучи сам преступником, осознал бессмысленность своей теологии, свойственной, в сущности, любой теологии: она запутывается в самой себе, попадает в капкан собственных понятий, представляет себе Господа совершенным, а весь мир — полным пороков, вся она — чисто умственная концепция, не имеющая никакого отношения к действительности. И когда он это осознал, он опять представил себе Бога своей юности как идею, как чувственного Бога, любящего свое Творение и не ценящего его, создавшего все сущее с невыразимой радостью и вновь губящего все созданное им с такой же радостью, так же как его Творение вновь и вновь создает и разрушает себя.
Пол все еще держался, кресло-качалка тоже, только иногда оно прыгало по комнате, уворачиваясь от языков пламени. Моисей вновь ощутил ту острую радость, какая пронзила его на берегу реки Грин под ивами, куда он затащил ту девушку, радость эта была того же сорта, что испытывает Бог, и все было в порядке — бедняк и богач и преступник, добро и зло, все возникло по единой воле — воле Создателя. Над ним горела башня, все трещало в огне, Великий Старец был его мыслью, его идеей, его творением и больше ничем. Однажды он прочел слова какого-то физика: «Если бы реальность умела говорить, она не произнесла бы физических формул, а спела бы детскую песенку». Вот он и подумал, что, если бы Бог мог явиться людям, это было бы нечто совершенно непонятное, немыслимое, как пакетик кофе «Этикер» в горящей комнате или уворачивающееся от огня кресло-качалка, а когда огонь пробился сквозь пол, Моисей Мелькер понял, что сошел с ума: раз Бог был его вымыслом, то и весь мир должен был быть его вымыслом, и наряду с выдуманными им Богом и миром должны существовать другие божества и другие миры, выдуманные другими людьми, и, значит, мир и есть Мировой Разум, постоянно растущий и состоящий из размещенных внутри друг друга миров, чьи отдельные нейроны опять-таки состоят из размещенных внутри друг друга миров, каждый из которых состоит из одного Я, которое измышляет себе свой мир со всеми галактиками, солнцами и планетами, которые нужны ему для того, чтобы запустить в ход эволюцию, а она уже, двигаясь от одноклеточных к многоклеточным, беспозвоночным и позвоночным, создала человека, который, двигаясь по заколдованному кругу, опять-таки измышлял себе свою Вселенную и своего Бога — стоголового или тысяченогого, с несколькими носами, из дерева или из золота, либо же Богиню со множеством грудей. Столько богов, сколько миров, среди них и Великий Старец Моисея Мелькера, который наверняка выглядит иначе, чем представлял себе измысливший его человек, Бог, наделенный бессмертием и потому существующий вместе с миром, который придумал себе Моисей Мелькер, и со всеми другими мирами и богами, которых придумали другие. Еще додумывая эту мысль, Моисей начал смеяться. Тут и его охватил огонь, загорелась и лежавшая рядом рукопись «Цена божественной милости» с посвящением Цецилии Мелькер-Ройхлин, расплавились и часы, сгорели и кресло-качалка и пакетик кофе, и все рухнуло вниз.