— Но рабби, эта молитва задает настроение всей службе. — Иногда он ссылался на чисто личные основания — мол, это лучшее соло в его репертуаре: «Я пою первую часть молитвы фальцетом, потом следующую часть нормальным голосом, потом опять фальцетом, и опять нормальным голосом. Это звучит как дуэт, народ в восторге. После каждой службы кто-нибудь обязательно подходит выразить восхищение именно этой молитвой».
Но у рабби Дойча было собственное мнение и богатый опыт обращения с капризными канторами.
— Послушайте, кантор, есть правило успешного проведения службы в пятницу вечером — служба должна быть короткой и живой. Она же повторяется каждую неделю. Если служба тянется долго, прихожане устают и первое, что они делают — как вы знаете, — перестают на нее ходить. Служба должна длиться не больше часа. Они поужинали и хотят расслабиться. Немного послушают ваше пение, немного попоют сами, мы прочитаем вместе с ними пару мест, чтобы у них появилось торжественное чувство шабата, потом я произношу короткую проповедь. «Амида» — небольшой перерыв, чтобы размять ноги; заканчиваем мы энергичным «Адон Олам»[38], и они спускаются в малый зал выпить чаю, съесть пирог и поговорить между собой. Это хорошее вечернее развлечение, вы увидите, что посещаемость будет расти от недели к неделе.
У него были и другие идеи относительно улучшения службы, и в первую же пятницу он сумел реализовать их все одновременно. Когда прихожане расселись по своим местам, они заметили, что высокие, похожие на троны стулья на возвышении с обеих сторон ковчега[39], обычно занятые рабби и кантором, пусты. По расписанию служба должна была начаться в восемь, и без четверти конгрегация, которой не терпелось увидеть своего нового рабби в действии, уже собралась и расселась. Но места на возвышении все еще пустовали.
Орган играл печальную мелодию, жалобные минорные каденции, но без десяти восемь звук внезапно стал нарастать, перешел в мажор, дверь комнаты для облачения открылась, и появился рабби, выглядевший величественно в черном одеянии и шелковом талите; на голове у него была высокая бархатная ермолка, как у кантора. Он чуть помедлил, затем, не спеша, поднялся по ступенькам возвышения и стал перед ковчегом спиной к конгрегации. Он постоял так минуту или две, слегка наклонив голову, потом выпрямился и направился к своему месту.
Усевшись, он невозмутимо оглядел конгрегацию, останавливая пристальный взгляд на перешептывающихся прихожанах, и разговоры прекратились. Без двух минут восемь он поднялся и подошел к кафедре. Лицо было обращено не к конгрегации, а слегка повернуто к двери комнаты для облачения. Он стоял, спокойно ожидая; ровно в восемь дверь открылась, появился кантор и с порога начал петь «Ма Това» — «Как прекрасны шатры твои, Иаков». Медленно, продолжая петь, кантор поднялся по ступенькам на возвышение, а рабби стоя смотрел на него. Пение закончилось в тот момент, когда кантор достиг кафедры, и только тогда рабби вернулся на свое место рядом с ковчегом.