Рей узнал, что синьор Чьярди почти каждый вечер устраивает вечеринки с выпивкой. Не особенно многолюдные вечеринки – человек по пять-шесть друзей, но по шуму, который они производили в кухне с кафельными стенами, можно было подумать, что их не меньше пятидесяти. И гуляли они с девяти до полуночи. Рей присоединился к ним по приглашению синьора Чьярди в первую ночь, но пробыл в кухне всего полчаса. Не хотел показывать свое лицо слишком большому числу людей. В другие вечера он вежливо отказывался присутствовать, ссылаясь на занятость, – он сказал мистеру Чьярди, что занимается архитектурой. Ему это показалось забавным, но после нескольких минут в тот первый вечер (вечер, когда он полчаса провел в кухне) Рею ничуть не мешали громкие выкрики, которые были слышны на втором этаже, хотя обычно гвалт его раздражал.
Архитектура и в самом деле интересовала его, и он купил книгу (очень похожую на ту, что у него уже была, но с собой он ее не взял) по архитектуре Венеции пятнадцатого века. Он два раза отправлялся с этой книгой в город – сравнивал фотографии с оригиналами, испытывая искушение сделать наброски церквей, на которые смотрел; но художник на улице привлек бы к себе внимание, тогда как человек, уткнувшийся в книгу, выглядел типичным туристом, к тому же она была определенной защитой от любопытных глаз. Рей собирался стать художником, но в двадцать четыре года отказался от этой затеи, понимая, что никогда не сможет подняться выше среднего уровня.
Он держался подальше от района Сан-Марко, но ближе к вечеру в понедельник и сегодня утром, во вторник, быстро прошел по Пьяцце к почте – узнать, нет ли для него послания от Коулмана. «Гаррет», – сказал он почтовому клерку, надеясь, что тот не знает о человеке по имени Гаррет, разыскиваемом полицией. И клерк спокойно принялся разыскивать письмо на имя Гаррета, но ничего не нашел. В обоих случаях Рей немедленно покинул почту через улочку Фреццария. Рей был почти уверен: родители отрядили одного-двух детективов на его поиски и у них на руках будут фотографии. Завтра он наведается туда в последний раз, решил он. Посмотрит, написал ли ему что-нибудь Коулман. Впрочем, Рей почти не сомневался, что Коулман ничего не пришлет, если только ему не взбредет в голову написать что-нибудь оскорбительное. Если Коулман к завтрашнему дню, среде, ничего не напишет, то Рей вообще оставит всякие попытки связаться с ним. Он поклялся себе сделать это, словно боялся, что иначе не удержится. Но он видел логику в отказе от дальнейших стараний в чем-либо убедить Коулмана, как видел логику в совете Инес поступить именно таким образом. Он не исключал вероятность отъезда Коулмана из Венеции, думал даже, что тот уже уехал, если ему разрешила полиция, а потому вся эта суета лишалась смысла. Полиция, вероятно, не слишком нажимала на Коулмана, и тот ни в чем не признался. К тому же Рей сомневался, что Коулман сказал бы хоть слово даже под давлением. Способы выбить показания, безусловно, бывают разными, но Рей был уверен: если бы Коулман принял решение молчать, то не отступился бы от него. И уж конечно, ни итальянская полиция, ни даже американская не подвергла бы его пытке. Рей сделал для себя два открытия: во-первых, людей, даже таких чувствительных, как Инес, не особо волновало, совершил человек убийство или нет; а во-вторых, бесполезно пытаться умиротворить Коулмана. Рей представил себе, как завтра днем он идет в полицию и рассказывает им историю, которая ничуть его не красит: о том, что он хотел исчезнуть на какое-то время, даже понимая, что его семья будет волноваться… теперь он сожалеет и ему стыдно, но он был не в своем уме. Он, мол, несколько дней назад увидел в газете заметку о себе, а потом – ничего. И он решил, что его исчезновение не вызвало особого переполоха. Рей не хотел сообщать полиции о попытке Коулмана убить его, столкнув с катера. Нужно выкинуть это воспоминание за борт, думал он.