— Я подожду?
— Жди. Только когда они явятся, не известно. А мне надо собирать вещи для отъезда. Теперь Милка уже не соберет.
На лице Маши не дрогнул ни один мускул. Мне было неловко спрашивать, почему, если ее дочку убили, она сидит в этом доме, почему Шабельские в милиции, а она, мать убитой, здесь? Я сидела как мышка, боясь даже дышать, и только редкое позвякивание посуды, укладываемой Машей, нарушало тишину.
— Есть хочешь? А то непонятно, сколько тебе еще ждать придется.
— Не знаю, может, попить чего дадите?
— Дам, ты иди к столу, а то сидишь, как бедная родственница, и трясешься.
— Я не трясусь, я просто промокла, вот и дрожу.
Маша молча расставила чашки и переложила сладкое из пакетов в вазочки.
— На вот, хорошие булочки. Ты, наверное, сладкое и мучное любишь, вон какая пухленькая.
— Люблю, но сейчас что-то не хочется.
— Моя Милка тоже в твоем возрасте была толстушкой, а потом… Ну после… Похудела сильно.
От чего Милка сбросила лишние килограммы, я так и не поняла, да это было уже и не важно. «Скорей бы все пришли», — тревожно билась мысль. В звенящей тишине мы просидели с Машей, наверное, часа два. Я уже совершенно отчаялась, как вдруг услышала возбужденные голоса, вскочила и заметалась, не зная — то ли встречать их на крыльце, то ли, наоборот, стушеваться.
— Да не прыгай ты, сядь, — велела Маша.
Я послушно села на краешек кресла. Дверь распахнулась, и вся компания ввалилась в дом, сразу наполнив комнату напряженным гомоном.
— Я так и знала, что когда-нибудь он подведет нас всех под монастырь, — рыдала Анна Николаевна. — Я не вынесу этого.
— Аня, перестань, что ты несешь? Ты все пытаешься свести счеты, а нам надо его выручать, — кипятился Владимир Анатольевич с несвойственным ему темпераментом.
— Остановитесь. Здесь посторонние, не надо усугублять ситуацию, — пристально глядя на меня, тихо призвал Митя к порядку родителей.
За все время перепалки Руфа не произнесла ни слова, только курила, шумно вдыхая и выдыхая дым сигареты.
— Есть будете? — спросила Маша. — Я, правда, ничего не готовила, но могу по-быстрому что-нибудь собрать.
Члены семьи вопросительно посмотрели на нее, затем на Руфу. Руфа, наконец, отошла от двери, молча загасила сигарету и села в свое кресло.
— Лера, ты давно ждешь?
— Давно, но я могу уйти. Я все понимаю, я просто очень волновалась.
— Не думаю, что ты что-нибудь понимаешь. Я и сама почти ничего не понимаю. Ладно, я пойду к себе, подумаю.
Она встала и пошла наверх.
— Пойдем со мной, Лерочка.
Я рысью кинулась наверх, опасаясь, что меня остановят и пошлют домой. Руфа, в отличие от Маши, не стала тянуть резину и с места в карьер сообщила мне, что Даня арестован по подозрению в убийстве Милы. Стало еще непонятней и страшней. Где-то в других домах, семьях, безусловно, могли происходить убийства, кражи, аресты, но только не у Шабельских. Именно это я и сообщила Руфе. Она не обратила внимания на мои слова и не столько мне, сколько для себя продолжала говорить: