Да, она была здесь, его пленница и заложница, и ее пленение положило конец любым поползновениям к бунту в колониях; однако, несмотря на быструю и легкую победу, губернатор Эспаньолы не испытывал удовлетворения, поскольку в глубине души он знал, что подобный подвиг недостоин кавалера ордена Алькантары и не добавит ему славы.
Как ни крути, это было позорным и грязным предательством, и оправдываться он мог лишь тем, что якобы вынужден был его совершить, чтобы избежать страшного кровопролития.
— Либо так, либо — война, — без долгих раздумий заявил по этому поводу его военный советник, прекрасно понимавший, что лобовая атака на королевство Харагуа, сплошь покрытое непроходимой сельвой, заведомо обречена на провал. — Переворот всегда предпочтительнее, чем сражение в джунглях.
Овандо с трудом согласился, что вероломный захват женщины во время праздника в их честь, обманув доверие и поправ все законы гостеприимства, можно назвать просто «переворотом». На протяжении долгих часов этого отвратительного плавания он бесконечно задавался вопросом, что скажут потомки о событиях, случившихся в маленьком королевстве «голых дикарей»?
— «Историю пишут победители», — не уставал повторять его старый профессор в Саламанке. — Иными словами, единственное, что имеет значение — это победа.
Как бы то ни было, ни наглая «принцесса», ни ее неграмотные подданные при всем желании не смогли бы написать эту историю — как, впрочем, не станут этого делать и европейские летописцы, ведь никого в Европе не интересовало, что происходит в каком-то забытом Богом углу Нового света.
Таким образом, эта некрасивая история скоро будет забыта и, скорее всего, даже не выйдет за пределы острова, однако брат Николас де Овандо прекрасно знал, что даже если ни одна живая душа не узнает о ней, сам он до конца жизни будет обречен нести тяжкий груз вины.
Рано или поздно их величества сместят его с поста губернатора колонии, и тогда ему придется вернуться в свой старый фамильный особняк неподалеку от Ольмедо, где он вынужден будет провести остаток жизни, предаваясь воспоминаниям о тех временах, когда от его решений зависели судьбы множества людей.
Многие из этих людей утонули, потому что он не нашел в себе сил признать, что ничего не знает о необоримой ярости здешних морей и ветров.
Часто он просыпался посреди ночи, одолеваемый кошмарами, в которых хор надрывных голосов требовал отчета за эту страшную ошибку, и наутро он задавался вопросом, простится ли ему когда-нибудь этот грех или он так и унесет его с собой в могилу, какую бы суровую епитимью ни наложил на себя.