— Хорошо. Леха много чего говорил лишнего. Что он успел рассказать? — его взгляд сосредоточился на пальцах, которые он сцепил перед собой в замок.
— Что вы часто ругаетесь. Она вечно ругается из-за твоего поведения, а ты её не слушаешься, — все так же неуверенно поведала я.
— Хорошо. Он сказал верно. Чтобы понять, что между нами происходит, надо рассказать, с чего все началось, — он на мгновение замолчал, как будто собирался с силами. Думаю, ему непросто все это рассказывать. Не уверена, что он вообще это делал раньше. — Я рос проблемным ребенком. От меня постоянно были проблемы. Но так было не всегда. Как это не удивительно, но я начал портиться с тех пор, как родители удочерили Таню.
Он вновь замолчал, а я пристально, и все же немного удивленно, посмотрела на него.
— И дело было не в том, что я её не любил. Нет, я её любил. Так же, как любил и тетю с дядей. Они же, в свою очередь, любили меня больше моих собственных родителей. Таня младше меня на четыре года, и когда она родилась, я был рад. Я её любил, и даже очень. Во мне играл инстинкт защитника. Тетя же с дядей не переставали относиться ко мне как к собственному сыну. Все было отлично. Я приходил к ним, как на праздник.
Кирилл снова замолчал, а я неуверенно все же подошла к нему, и присела рядом, но не рискнула прикоснуться к парню.
— А потом они погибли. Таня тогда была с няней, и её не было в той машине. Это был удар для меня. Мне тогда было всего шесть лет. А мои родители решили удочерить свою племянницу. Для них это уже тогда не было проблемой. У них имелись все необходимые связи. Я не имел ничего против. Все же Таню я любил, — и снова пауза. — Но потом все изменилось. Моя мать души не чаяла в ней, а я, и так не слишком любимый ею, стал совсем обделенным её вниманием. Отец же пропадал на работе, а когда бывал дома, старался всем уделить внимание поровну. Меня же как раз отправили в мою первую в жизни гимназию. Чтобы я учился и был прилежным мальчиком. Отправили в разные дополнительные школы, наняли разных учителей, как в старые добрые времена, и я был вынужден учиться с утра до вечера. Банально, но я просто начал ревновать мать к Тане. Я все еще любил сестру… Но решил, что ей и без меня хватит любви, и начал её сторониться. А в гимназии уже в первом классе умудрился подраться с одним парнем, и родителей вызвали к директору. После этого их стали вызывать с завидной регулярностью, — Сомаров усмехнулся, все еще не отрывая взгляда от своих ладоней. — Мать начала ругаться, но у неё не было рычагов воздействия на меня. Ей не было что отнять у меня, потому что у меня не было ничего, чем бы я дорожил. Она не могла ничего мне запретить, потому что я занимался лишь тем, что она мне сама выбрала. А я это знал, а потому не собирался слушаться. Когда Таня подросла, она стала во всем потакать родителям, стала примерной дочерью, не в пример мне. Можно считать, что я презирал её за то, что у неё не было своего мнения. Но не винил. Я все еще считал её своей сестрой, и хоть отгородился от неё, как, впрочем, и от всех, стал замкнутым, как ты говоришь, но продолжал приглядывать за ней. Даже пару раз подрался из-за неё. Но это уже не сюда.