— А мне твое отношение к людям нравилось, — усмехнулся я, вспоминая молодость. И детство. И деда. — Ты себя, Пасюк, выше других не ставишь, а я, когда в Малаховке появился, только такого человека и искал. Чтобы не выдал и не продал.
— Кому? — опешил бармен.
— А кому надо, — усмехнулся я. — Меньше знаешь, целее шкура. Так что не задавал бы ты мне лишних вопросов. Одно верно, что про меня говорят: опасный я человек и дружбу водить со мной опасно. А ты жалеешь, что не друг мне.
— Порою шкурой проще пожертвовать, чем друга продать, — тихо сообщил Пасюк. — Ты вот не убийца, не преступник, я уверен, а скрываешься у нас. Не секрет для знающих, что не хочешь, чтобы тебя лишний раз видели или вспоминали, да не получается. О тебе все знают и часто вспоминают. Так, может, мне все же скажешь, почему? От чего бежишь, от кого прячешься? Да я может помочь тебе смогу! Связи у меня есть, если серьезно что, я походатайствовать могу…
Он натолкнулся на мой пристальный взгляд и замолчал, а я смотрел на него и думал о том, что вот он еще один человек, который того гляди обожжет себе ладони о тот свет, который по несправедливости мира исходит от меня. Я был бы рад стать черным и незаметным. А выходит наоборот: я вспыхиваю и сгораю, а они, дураки, считают, что я освещаю им путь.
— А еще тебя, несомненно, интересует, откуда у меня на шее такой уродливый шрам, который я прячу под платком, — медленно докончил я за бармена. — Они и вправду ведь думают, что скрываться могут только убийцы и мародеры. И, что самое ужасное, презумпция невиновности никогда не работал в стремительном мозгу простого человека. Если все очевидно, зачем доказательства?! А есть и такие, которых настораживает неопределенность. На меня ведь в последнее время почти полгорода роет, ищет, к чему бы придраться, за что бы меня в каталажку подвальную швырнуть, да допрашивать с пристрастием и особым ожесточением…
— Ну, зачем же сразу так, — пробормотал Пасюк, но я не обратил на его слова внимания.
— А раз роют, раз уже точат клыки, выискивая повод, значит, уеду я скоро и тебе меня не удержать. Хоть и прижился я тут, хоть и спокойно мне было в Белом Озере не меньше, чем тебе. Даже когда бандюки твои завалились, и ты умолял меня о спасении. Я ведь и не собирался уходить как остальные. Я помню твой взгляд, просящий, полный отчаяния. Эх, Пасюк, ведь обидел ты меня тогда, ведь много лет уже знались, а ты решил, что я брошу тебя…
— Их было шестеро! — внезапно разозлился бармен. — Я знал, что ты ненормальный, но один на шестерых! Я был уверен, что тебе это не по силам.