И добивающим ударом переспросил:
— А?
— За моей спиной аудитория. Ты, наверно, туда сейчас зайдёшь, — сказал Метелин и тут же усомнился своей гипотезе, ибо выражение у Хикеракли было вовсе не для лекции Сигизмунда Фрайда. — Так или иначе, в аудитории граф Набедренных. Обменивается любезностями с заявившимся в Академию оскопистом. Из любезностей следует, что граф сам его на это и надоумил. Взываю к твоему остроумию, ибо только оно способно примирить меня с абсурдизмом этой сцены.
Вместо остроумия Хикеракли явил рассеянность, больше подошедшую бы нездешнему графу Набедренных:
— С оскопистом?.. — нахмурился, встряхнулся. — Метелин, не мешай, я человека ищу. Ты чего вообще не на лекции?
— Могу задать встречный вопрос.
— Человека ищу, сказал же, а ты ко мне с графьями! В оплот вольнодумия перенести свои светские шашни заблагорассудилось, а? — Хикеракли сосредоточенно пошарил глазами по коридору, что-то заметил, выдохнул, удостоил наконец и Метелина взгляда: — Ну, граф Набедренных. Ну, с оскопистом. Хоть не с тромбонистом!
И был таков.
Метелин только мотнул головой, словно отгоняя сновидение, уродующее обыденный ход вещей. Всё-то в нём вроде бы верно, всё-то как и было прежде, но пара деталей изменились безвозвратно — и вот из-за них-то естественный порядок летит кувырком. И чем дальше, тем выше скорость переворотов в полёте.
Решительно отщёлкивая каблуками каждый свой хромой шаг, Метелин вышел из Академии и заодно из дурного сна.
Кувырком — это, пожалуйста, без него.
Приблев вышел из дому, когда город ещё только начал просыпаться, не потому, что поручение Гныщевича требовало столь незамедлительного исполнения. Не имелось в нём особой спешки. Но дома было тягостно, и на душе было тягостно, и на месте не сиделось.
Приблев знал о новом налоге уже давно, однако не стал делиться своим знанием ни с кем — посчитал, что это было бы неэтичным поступком в адрес хэра Ройша. Недели полторы назад закон наконец-то огласили.
И дома стало тягостно.
Придлевы не осуждали и не обсуждали. Мама шутливо заметила, что давно хотела взять дополнительных учеников, — она давала юным аристократам и даже разночинцам уроки фортепиано. Отец молча нахмурился. Юр раздражительно пожал плечами.
«Я учёный. У меня нет времени на такую чепуху».
Он учёный — и несравнимо лучший, чем Приблев, и у него никогда нет времени на чепуху. А это значит (не сказал никто вслух), что чепухе следует стать уделом Приблева. И отец, и мама, и Юр возмутились бы, заяви он о таком, но мысль невольно глодала.
Что ж, по крайней мере, он способен выплатить свою часть налога самостоятельно. И воспрянет Росская Конфедерация… Но вот что любопытно: все однозначно интерпретировали новый закон как способ стимулировать рождаемость. Это логично — так его и объявили. Но мало кто почему-то задумался о другой стороне — о том, сколько денег этот налог принесет казне. Может, его потому ввели, что казна прохудилась?