что да, мол, с раннего утра, но вовсе не на службу, а по делам в Людской. По важнейшим, самым безотлагательным делам. — Золотце говорил без настоящей злобы, но очень едко. — Плугом по болоту, конечно, писано, я всё понимаю. Но и вы меня, господа, поймите: будто много среди вас тех, кто ещё не упрекал меня в, гм,
романном мышлении. Демонстрирую чистейший образец.
В этом монологе сквозило столько не слишком скрываемой ревности, что Скопцов немедленно простил весь яд, тем более что и яд-то был неядовитый; ему только жаль стало, что граф таких тонкостей, наверное, не разглядит. Хикеракли изобразил вялую овацию, но прочие промолчали, дружно впившись глазами в Веню. Тот, к чести его будь сказано, не шевельнулся и не позволил себе чересчур ироничной улыбки; когда он заговорил, почуять в его голосе насмешку было очень непросто:
— Верно ли я вас понимаю, господин Золотце? Вы сейчас… высказываете предположение о том, что это, — Веня аккуратно поднял на ладони бумажного голубя, — моих рук дело?
— Да, — просто и с каким-то несвойственным ему упрямством ответил Золотце.
— По всей видимости, — не меняясь в лице продолжил Веня, — я единственный в Петерберге человек, что был вчера ночью в Людском и о чьей непосредственной деятельности вы ничего не знаете.
За то время, что он говорил, Золотце успел совладать с собой и натянуть почти симметричную маску иронического спокойствия.
— Позволите отчасти стилистический, отчасти фактический совет? Ну, от обладателя романного мышления, — усмехнулся он. — Ежели вы таким вот образом отрицаете свою причастность, это вы зря: штамп. А ежели, вообразим на мгновенье, пытаетесь оставить всем нам пространство для размышлений, то тоже зря. Сюжетные повороты слишком передерживать не стоит — аудитория может и заскучать.
Ответил — впрочем, не на эту реплику, а на давешнюю — вновь очнувшийся граф:
— Мой друг, вы, верно, и в самом деле дурно выспались. Простите великодушно за старого лакея, он невыносим и не поддаётся перевоспитанию, — извинялся он очень искренне. — Не позволяйте же раздражению портить всем нам день.
— Куда уж дальше портить, — пробормотал Валов.
— Просто ты пессимист, Коля, — немедленно влез Хикеракли, — а вот мой день с каждым словом становится только интереснее. Так что вы продолжайте, господа, продолжайте, не стесняйтесь ничуть! И главное, чтобы ненароком не сбиться, не думайте о том, сколько человек наипристальнейше глядят на вашу, гм…
— Catfight, — подсказал Гныщевич.
Золотце засверкал глазами пуще прежнего, Веня же выслушал эти почти оскорбления с достоинством, после чего покаянно склонил голову — вот только в его извинениях искренности не было ни капли: