– Киприяныч, неужто история такая слезливая?
– Слезливая, дядя Гаврила! Это часы отца!
Гаврила Петрович опешил: «Сколько лет ходил мимо Потаповского с этими часами в кармане и не знал их истинного владельца».
– Сейчас приду в Дудинское. Может, он там до сих пор батрачит. Я с него душу вытрясу! – закричал Гаврила Петрович.
– Нет его там! Дядя Петя давно его в Минусинск спровадил. От греха подальше. Он теперь приказчиком в мучном лабазе. По-прежнему как и вы, у Петра Михайловича в услужении.
– Я никому никогда не служил, дорогой Сашок! Я служу делу, какое мне по нраву. Часы возьми! Как память об отце!
– А чтобы шкипер без часов не остался, обещаю вернуть ваши английские, если они живы. Я с Акимом сам дознание проведу. Дяде – здоровья! Пусть живёт, пока не услышит моё обвинение.
Гудок позвал шкипера на судно.
*
Александр Киприянович выпил ещё рюмку. Чувствовал себя растоптанным людьми, которые не стоят и его мизинца ни по силе, ни по уму. «Почему же жизнь так несправедлива, так жестока ко мне? – задавал он себе вопрос, с остервенением гнул пятаки и бросал их на стол. – Неужели из-за этих денег. Я сам вырос на зависти и от неё страдаю».
Сотников достал из кармана часы, открыл крышку и поставил бой. На душу легло умиротворение. Он глядел на хронометр и как бы спрашивал у невидимого отца:
– Ответь, тятя любимый. Чем я не угодил Богу? За что он наполнил моё сердце жестокостью? Почему все ожесточились против меня?
Перевёл взгляд на икону Николая Чудотворца и, увидел в нём живого отца, затвердил:
– Лишь Стратоник да Степан Петрович пытались наставить. Теперь Юрлов приказал долго жить, а Стратоник уехал в верховье Енисея. Везде царствует насилие. А оно обернулось против меня. Я стал страшилищем для людей. Пугалом для низовья. Завтра ухожу к твоему убийце. Прошу, не осуждай меня своей добротой. Жестокость твоего брата, его алчность сгубили и тебя, и твою доброту во мне. Мною правит месть. Месть людям. А ты многое в жизни прощал им. Но они не простили тебя.
Он перекрестился и захлопнул крышку отцовских часов.
Утром Александр Киприянович был на пристани. После тяжёлой ночи гудела голова, чувствовалась тяжесть в теле. Не от выпитого вина, а от душевного битья, которому подвергался он за последние пять лет. Взял билет в каюту первого класса, оставил там саквояж, позавтракал в ресторане и поднялся на верхнюю палубу. Сел под зонтиком и наблюдал проплывающие зелёные берега. Прохладный ветерок шевелил редеющие кудряшки, прогоняя ночную усталость, и наполнял тело бодростью. Он поднялся с кресла, зашёл в рубку и попросил у рулевого бинокль.