— Скажу откровенно, мне тоже, — ответила я и попыталась привстать. Голова всё ещё кружилась, но совсем немного. — Давно я здесь?
— Около получаса, — откликнулась Паола, помогая мне встать. Её смуглое романское лицо выглядело бледным — неужели волновалась из-за моего глупого обморока? — Недолгий срок, но многое изменилось, — и она вдруг приложила палец к губам, делая знак помолчать, а затем указала на дверь.
Я прислушалась.
Где-то в глубине дома бранились двое. Мужские голоса, и причём хорошо знакомые. Один, разумеется, принадлежал Роджеру, а другой… неужели Эллису?!
— Ни слова не разобрать, — досадливо прошептала я и тут же устыдилась: подслушивать чужой разговор — занятие, недостойное леди. — Не то чтобы это меня беспокоило, разумеется…
— А меня беспокоит, — безмятежно ответила Паола, слегка сдвинув брови. — Когда два непредсказуемых джентльмена столь страстно бранятся, лучше знать причину, дабы случайно не попасть под горячую руку.
— Ах, ну разве что так, — невозмутимо согласилась я и шагнула к двери. Уже прикоснувшись к ручке, остановилась и обернулась: — Скажите, Паола, у меня достаточно бледный вид?
Взгляд у неё стал придирчивый, подозрительный, как у старика-ювелира, который заполучил особенно редкий драгоценный камень — увы, от ненадёжного поставщика.
— За леди Смерть вас примут вряд ли, а вот за призрак аскетичной монахини, что девяносто лет питалась одними кореньями и света солнечного не видела, вы сойдёте, без сомнений.
Удовлетворившись этим весьма суровым вердиктом, я кивнула:
— Что ж, тогда можно надеяться, что Эллис не станет усердствовать с нотациями, — и храбро толкнула дверь.
Звуки голосов стали громче.
Похоже, детектив и хозяин дома бранились не столь далеко, как можно было подумать — самое большое, этажом ниже, в открытой комнате. Тем лучше: не придётся стучать и, таким образом, предупреждать о себе. А внезапное появление нового действующего лица делает пьесу более интересной, запутывает детективную историю — и, что важнее, остужает горячие головы спорщиков.
Мы с Паолой спустились на два пролёта, прошли по коротенькой и очень холодной галерее — и очутились в так бедно обставленной гостиной, что она казалась заброшенной. Здесь имелось два выхода; у второго застыла, стиснув в кулаке помятую перьевую метёлку, мисс Грунинг. На столике у окна, наполовину завешенного выцветшей портьерой, красовалась обстриженная роза в белом фарфоровом горшке — если бы я захотела, то могла бы протянуть руку и прикоснуться к влажной, рыхлой земле или искривлённому колючему стеблю…