Мы с Ортунио попали в одно отделение, и я сразу же почувствовал, что нашел в нем настоящего друга.
Отдыхать долго не пришлось: отряд должен был сменить свое месторасположение, так как условные костры, разжигавшиеся несколько ночей подряд, и появление советского самолета в Ровенских лесах не могли остаться не замеченными врагом и можно было в любой момент ждать карателей.
Для нас, новичков, переход был нелегким. Первые два десятка километров еще можно было терпеть, а потом становилось все трудней и трудней. Ноги опухли, на них повыскакивали волдыри, к тому же еще вещевой мешок врезался лямками в тело.
Нестерпимо. А отряд идет и идет, — кажется, конца-краю не будет дороге. Вдруг знакомый голос обращается ко мне:
— Слушай, друг, давай сюда свой мешок!
Это Филиппе. Он подходит ко мне и берет рукой за лямку.
— Нет, Ортунио. Спасибо, не надо. Я сам.
— Не строй из себя героя, — говорит он. — Это никому не нужно. Мне в Испании тоже было нелегко, когда приходилось совершать большие переходы. Я знаю, как тебе трудно сейчас без тренировки. Давай свой мешок и не стыдись. Тут нечего стыдиться.
Он взял мои вещи, да еще время от времени меня поддерживал. И на сердце стало веселее, и идти легче рядом с бодрым, сильным и отважным человеком.
Я всегда восхищался его выдержкой. Если приходилось с ним вместе стоять на посту, он обязательно просил, чтобы ему продлили «вахту».
— Я спать нет. Я стоять будет еще, — говорил он.
Одно было неудобно: он (как, впрочем, и другие его соотечественники) не умел разговаривать тихо и к тому же плохо владел русским языком. Поэтому при выполнении заданий испанцам приходилось молчать.
— Мне рот — вода, — говорил Ортунио и прижимал к губам палец.
Зато когда надо было кричать «ура», наши компаньеро отводили душу.
Командиром нашего отделения был назначен старший сержант Сарапулов. Для него приказ старшего начальника — закон, и сам он требовал от подчиненных беспрекословного выполнения своих распоряжений. От него только и слышно было:
— Ортунио! Разговорчики!
А Ортунио, когда начинал о чем-нибудь рассказывать (особенно о своей Марии, с которой они поженились в Москве, и о маленьком Володьке), входил в такой азарт, что, не слышал никаких замечаний командира. И тогда старший сержант Сарапулов начинал отчитывать рядового Ортунио Филиппе.
А впрочем, не одному ему доставалось от командира отделения. Не избежал нотаций и я. Однажды слышу:
— Гнидюк, к командиру!
Я подумал, что меня вызывает Дмитрий Николаевич, и направился в штаб. Вдруг за спиной прозвучало:
— Куда? Назад!
Это — Сарапулов. Когда я подошел к нему, он осуждающе посмотрел на меня и спросил: