Каждый удар был заслуженным. Пелена с глаз спала, и Стефан остановился.
— Боже… Что со мной происходит? — Закрыл лицо руками. — Прости, Макс.
— Всё нормально.
Максу было, что сказать. Но не хватало смелости… Пока не хватало.
— Открывай новую бутылку, — сказал он и сел за стол. Ссадины не болели. Болела душа.
Жаль, не было лекарства от душевной боли. — Ты не прав, Стеф. Во всём. Я любил отца.
Не перебивай. Просто молчи, хорошо? Знаешь ли ты, что я чувствовал, когда однажды
мамаша пришла и сказала, что у меня появился новый папка? — Стефан слабо улыбнулся.
— Да, именно так. Завалилась после свидания в нашу убогую квартирку и сказала: «Максим, сынок, всё закончилось. У тебя появился папка». Знаешь, о чём тогда подумал я?
А не пойти ли этому папке в зад, и ей туда же, твари. Мне было уже семнадцать лет, Стеф.
Розовые очки давно спали с глаз и валялись разбитыми где-то далеко. Я таскался днями по
улицам, трахался с местными малолетними, и не очень, шлюхами, бухал, иногда курил
травку. Парни предлагали перейти на что-то посильней, но мне хватало ума отказываться.
Мамаша продолжала водить клиентов домой, бывало, уезжала к ним. Больше… они не
трогали меня. А я ненавидел её всем своим сердцем. Как-то на районе, где мы жили, появился крутой парень. Говорили, что у него была пушка. Я хотел обратиться к нему, чтобы он пристрелил эту суку. Мою мать. — Макс поднял глаза на Стефана. — Я хотел
убить свою мать. И сейчас хочу. Потом появился Джек. Я не хотел его даже видеть, слышать, знать. Он казался мне настоящим придурком. Что он нашел в этой шлюхе? Ну, что, скажи?
— Он любил её…
— Конечно. Боготворил, ещё скажи! Видно, после потери семьи у Джека реально что-то
сдвинулось в голове. Но факт остается фактом. Он приютил несчастную шлюху и ещё
более несчастного подростка, которому давно пора было в колонию. Я помню наш перелёт
в Штаты. Да у меня глаза тогда из орбит выкатывались и не закатывались обратно.
Сначала частный самолет. Я кожаных кресел до этого ни разу в жизни не видел. Потом
Лос-Анджелес. А затем и его дорогущий особняк, где всё было чужое. Даже стены орали о
том, что я — чужак. Я — грязный придурок, который ступил своими ногами на дорогие
ковры. Как же я ненавидел себя, мать, Джека, всех. Наверное, около года я прятался ото
всех, боялся людей. Они же были нормальными…
— Знаю, брат. Я прошёл все то же самое, — сказал Стефан и накрыл руками руки Макса.
— Я знаю.
— Ты знаешь, каково это, чувствовать себя ненужным своей собственной матери?
Женщине, которая дала тебе жизнь? Да, у тебя вообще её не было. Но лучше так, чем всю