— Ну вот, собственно, и все, — Максим словно подвел итог.
А потом он ушел, сказав на прощанье:
— Извини, старушка, остаться не могу. И вообще, я не могу заснуть на новом месте, так что не сердись.
И звонко чмокнул ее в щеку. Она подумала, что не сможет заснуть и на старом месте. И тут же уснула. Алкоголь взял свое.
Проснулась она, когда должно было светать, но из-за разразившейся грозы за окном было темно. При всполохе молнии ее словно обожгло. Она все вспомнила. Она закрыла одеялом голову, вжавшись в кровать, как будто хотела спрятаться от воспоминаний. «Какие сиськи мягкие», «Им бы понравилась эта киска», «Наш зайчик хочет убежать». Она укусила свою руку, чтобы заставить замолчать воспоминания. Но физическая боль не смогла унять боль в сердце. Это было невыносимо. Она зарыдала. Не плач, а утробный вой, звериный рев вырвался из ее горла. Она била кулаками по постели, рвала зубами подушку, и едва затихала, как перед ней всплывали ухмыляющееся лицо Прохи и брезгливое — Максима, и она снова грызла подушку и кусала руки. Вскоре она почувствовала слабость, и только это физическое бессилие остановило дальнейшее безумное самоистязание. Она лежала с закрытыми глазами и не хотела вставать. Встать — значит принять свое несчастье, смириться с ним. Она была не готова к этому. Тяжелые, мучительные сны затянули ее в свой водоворот.
Когда она проснулась во второй раз, было десять часов утра. В окно ярко светило солнце, но оно не грело. В ее жизни наступил закат, закат в полдень. Болела голова, мучила жажда, и временами подкатывала тошнота. Она встала и приняла горячий душ. Стало легче. Вернувшись в комнату, сняла с кровати простыню, понесла ее стирать. Все это делала механически, беззвучно плача и слизывая соленые слезы языком. Пытаясь отвлечься, она стала считать, могла она забеременеть вчера или нет. Еще в университете она увидела в каком-то женском журнале схему для расчета так называемых опасных и безопасных для оплодотворения дней. Таня, как человек, привыкший иметь дело с цифрами, с легкостью запомнила ее. В студенческие годы она ей не пригодилась, и она, наверное, уже не помнит ее. Схема грубая, и все же. Значит так, последние 11 дней цикла — безопасные, 8 дней перед ними — опасные, и все остальные опять безопасные. Она принималась считать, но мысли путались и сбивались, у нее ничего не получалось. Она яростно терла под струей холодной воды простыню, смывая пятно крови, как символ своего позора, а не чудесный дар своему любимому. На Алкину свадьбу на три дня приезжал брат жениха — Юрий, у них закрутился такой стремительный роман, что она не успела найти в нем никаких недостатков, Юра ей нравился, безумно нравился. В последнюю ночь перед его отъездом она позволила ему многое, она готова была отдать ему последнее, тем более что даже по самым грубым подсчетам, последствий бы не было, но ее остановило, то, что завтра он уезжает. А она не хотела остаться брошенной. Он вроде не обиделся, они даже обменялись письмами. Сейчас он с горьким сожалением вспомнила о своей глупости. Хоть в первый раз она отдалась бы по любви. «Лучше сделать и каяться, чем не сделать и каяться», — так, кажется, сказал Максим в первый вечер знакомства. Мысли опять перескочили на Максима. Да, в глазах своих поругателей она выглядит жеманной институткой из прошлого века, судорожно цепляющуюся за свою честь, выжившим из ума анахронизмом. Она представила, как Максим поделится своими впечатлениями с друзьями.