— Чудесно, — говорит Сент-Клер, когда прибывает главное блюдо. Он поднимает свой бокал с газированной водой и усмехается. — За удачные поиски подходящего ужина в День благодарения в Париже.
Я усмехается в ответ.
— За твою маму.
Его усмешка колеблется мгновение, и на смену ей приходит более нежная улыбка.
— За маму.
Мы чокаемся.
— Итак, гм, ты не должен говорить об этом, если не хочешь, но как у неё дела? — слова извергаются потоком из моего рта, прежде чем я успеваю остановить их. — Она устаёт после радиационной терапии? А хорошо питается? Я читала, что, если не наносить лосьон каждый вечер, то можно пострадать от ожогов, и вот я хотела спросить... — Я замолкаю, видя его выражение лица. Словно я отрастила клыки. — Прости. Я такая назойливая, я заткнусь…
— Нет, — прерывает он меня. — Дело не в этом. Просто... ты первый человек, который знает о таких деталях. Как... откуда...?
— О. Гм. Я просто волновалась и провела небольшое исследование. Понимаешь, чтобы просто... знать, — запинаюсь я.
Сент-Клер молчит с секунду.
— Спасибо.
Я смотрю на салфетку на коленях.
— Это пустяки…
— Нет, это что-то значит. Это многое значит. Когда я пытаюсь говорить с Элли об этом, она ничегошеньки не… — Он осекается, как будто сболтнул лишнее. — Так или иначе. Спасибо.
Я снова встречаю его пристальный взгляд, и он смотрит на меня в удивлении.
— Всегда пожалуйста, — говорю я.
Мы проводим оставшуюся часть ужина за разговором о его матери. И когда мы покидаем ресторан, мы продолжаем говорить о ней. Мы идём вдоль Сены. Луна полна, лампы включены, и Сент-Клер говорит, пока ему не становится легче.
Он останавливается.
— Я не хотел…
Я делаю глубокий вдох и вдыхаю приятный речной запах.
— А я рада.
Мы на улице, с которой можно свернуть, чтобы вернуться к общежитию. Сент-Клер нерешительно смотрит вдаль и признаётся:
— Давай посмотрим фильм. Я не хочу возвращаться.
Он не должен спрашивать меня дважды. Мы находим театр, в котором показывают свежачок, американскую комедию про лузера, и остаёмся на двойной сеанс. Не помню, когда я в последний раз так сильно смеялась. Сидящий рядом Сент-Клер смеялся ещё сильнее.
Мы возвращаемся в общежитие не раньше двух ночи. За стойкой пусто, у Нейта свет не горит.
— Кажется, мы одни в здании, — говорит Сент-Клер.
— Тогда никто не будет возражать, когда я сделаю это!
Я прыгаю на стол и прохаживаюсь по нему. Сент-Клер начинает громко петь, а я танцую под его песню. Под конец я театрально кланяюсь.
— Быстро! — кричит он.
— Что?
Я прыгаю от стола. Нейт здесь? Он видел?
Но Сент-Клер бежит к лестничной клетке. Он бросает дверь открытой и кричит. Мы аж подпрыгиваем от эха, а затем начинаем кричать на пределе лёгких. Божественно. Сент-Клер преследует меня до лифта, и мы поднимаемся на крышу. Сент-Клер не решается подойти к краю, но смеётся, когда я пытаюсь попасть плевком в щит с рекламой дамского белья. Ветер сильный, моя цель не поражена, и я мчусь обратно два пролёта. Наша лестница широка и устойчива, поэтому Сент-Клер отстаёт всего на пару ступеней. Мы добегаем до его этажа.