Что это сон, она поняла почти сразу, — по той простой причине, что на Альфе никогда не бывало такого голубого неба.
Небо было голубым-голубым, почти синим, а трава — сочной и удивительно зелёной. Настоящая земная трава, с драгоценными вкраплениями лютиков, незабудок и полированных пузатых божьих коровок.
Ая сидела на опушке, в ажурной берёзовой тени, и плакала.
Он подошёл со спины и обнял её за плечи, — маленький белокурый мальчик по имени Данек. Слёзы её водночас перестали быть лёгкими и наполнились горечью.
— Мама, ты что?.. — удивился мальчик, наклоняясь вперёд через Аино плечо и заглядывая ей в лицо. Глаза у него были такие же голубые, как и висящее высоко вверху жаркое земное небо. И такие же бездонные. — Ты зачем это плачешь?
— Не знаю, Данек. Оно само.
— А я пришёл сказать, что ты бываешь по утрам такая смешная…
— Почему смешная? — она подняла глаза и посмотрела на него.
— Не знаю. Может, потому что реализатом ты становишься, только окончательно проснувшись. А до этого, пока спишь, ты ничем не отличаешься от них от всех. А, может, потому, что у тебя волосы по утрам перепутаны. И нос в веснушках.
Ая вытерла мокрые глаза тыльной стороной ладони и улыбнулась сквозь слёзы:
— У меня всегда нос в веснушках.
Лёгкий ветер ласково теребил длинные зелёные берёзовые косы, где-то рядом, в густом шиповнике, звонко заливалась варакушка, приторно пахло цветущей полынью и мятой.
Странно, думала Ая. Последнее лето, которое она помнила, было пыльным и многоэтажным. Ни травы, ни цветов, ни пения птиц по утрам. Только город: серая сухая пыль, лес портальных кранов, горячий асфальт, душные стеклянные колбы небоскрёбов и машины, — бесконечные, бесконечные машины…
Однако по большому счёту в памяти, так услужливо подсказывающей то, чего не было, и ткущей подобные волшебные сны, вовсе не было ничего странного: Ая просто напросто была реализатом.
У всех у них, живущих на Альфе, внутреннее плавно перетекало во внешнее, — и память в том числе: голубое летнее небо вполне могло оказаться небом юного Лукаша, Роберта или Джоша. А приходящий к ней мальчик…
А мальчик был настолько реален и самостоятелен, что ей не хотелось считать его ни собственным сном, ни, тем более, принадлежащими другому воспоминаниями.
— Эй, — потрогал он её за плечо. — Ну, хватит уже… Я ужасно не люблю, когда ты плачешь. Мне сразу хочется что-нибудь делать, а я совсем не знаю, что.
— Я знаю, что. — Ая поднялась, отряхивая лёгкое лимонное платье, и протянула ему руку. — Пойдем куда-нибудь.