Мой родной дед Григорий сидел в кресле-качалке, с гордым видом смотря в телевизор, где с самого утра по новостям показывали одни войны и стихийные бедствия.
— Привет, де! Лучше бы ты мыльные оперы смотрел, — подойдя к деду, я чмокнула его в затылок.
Григорий Иннокентьевич, одетый «с иголочки» в идеально выглаженную белую сорочку и вязаную жилетку, несмотря на то, что за окнами стояла обескураживающая июльская жара, повернулся ко мне, и, раскрыв свой полу беззубый рот, с улыбкой, проговорил:
— Мирочка, детка. Как хорошо, что ты пришла. А то я уже волноваться стал, ночь ведь уже на дворе.
Забота деда всегда трогала меня до слез. Бывший военный, он пережил свою безвременно скончавшуюся жену уже почти на десять лет, но по-прежнему хранил теплые воспоминания о своей подруге жизни. И пусть дочка у них, говоря на чистоту, вышла никудышная, он души не чаял в своей любимой внучке, о которой заботился всю её сознательную жизнь. Из-за почтенного возраста, дед стал немного подглуховат. Это не доставляло нам больших проблем, но порой, общаться с дедом Гришей было очень сложно. Я чувствовала себя эскимосом, пытающимся понять людей с «Большой Земли».
— Дед, а ты ел тарталетки? — спросила я у родственника, посмотрев на аппетитные мучные изделия с мясной начинкой, приготовленные мной накануне.
— Табуретки? Зачем мне есть табуретки? Я что, совсем с ума сошел? Пусть бобры древесину грызут! А твои мясные штучки получились очень даже вкусными, — закончил возмущаться дедушка.
Хоть поел, и то, Слава Богу! Черепаха большими грустными глазами смотрела на меня сквозь стекло аквариума. На очередной мой День рождения, Мэнди подарила мне маленького черепашонка, которого я гордо назвала Анфиса, но время шло, черепашка подросла, а вместе с ней и определенная часть её тела, в результате чего, наш домашний питомец сменил имя, превратившись из Анфисы в Афанасия.
Афанасий, взглядом голодного мужчины, продолжал пристально за мной наблюдать, надеясь получить в качестве жалкой подачки, хотя бы кусок капустного листа.
— Дедуль, а ты Афоне морковку давал? — отводя взгляд от буравящего взора черепашьих глаз, спросила я.
— Какую парковку? — пытался понять меня дед.
— Мор-ков-ку, — уточнила я по слогам.
— А, — улыбнулся дедуля. — Не давал, ему нельзя газировку.
Стукнув себя ладонью по лбу, я накормила оголодавшего Афанасия морковкой, который словно утилизатор «сточил» всё оранжевое лакомство, и, довольный, отвалился в сон. «Всё, как и в жизни», — подумала я. «Получил своё, и я сразу потеряла для него всякий интерес, до следующего кормления».