Май. Последние дни. На город обрушилась неожиданная жара. По — майски непривычная и удушающая.
Полдень. Тихо. Дети спали в кроватках. Татьяна утюжила ползунки и распашонки, изредка поглядывая в окно.
— Черт, — прошептала, дернув рукой.
Опять обожгла палец. От невнимательности все. Потому что застревала постоянно в собственных мыслях, запутывалась в них от волнения.
Сегодня Борис забрал Настю к себе прямо из школы. Не спрашивая разрешения, не созваниваясь предварительно. Татьяне сообщил уже из дома, предупредив, что дочь останется у него ночевать.
Теперь Таня места себе не находила. Во — первых, разозлилась от такой бесцеремонности; во — вторых, просто беспокоилась за дочь: у нее же ни смены вещей с собой, ни пижамы, ни даже зубной щетки! Сомнительно, что Боря об этом позаботился. Он о себе‑то — с трудом. Это у дедушки Лёши для внучки целый гардероб собран. И полотенце свое, и кружка. А Борис и не вспомнишь, когда последний раз ребенка к себе домой брал.
Может, зря она себя накручивала, но неспокойно было на душе, не отпускало чувство, что неправильно это. Так не должно быть. Все больше Таня корила себя за малодушие. Что не настояла, чтобы Боря вернул Настю домой.
Так и прошел весь день в тревоге, и ночь получилась неспокойная.
Дочку Борис привез на следующий день утром. Настя позвонила в дверь сама, зашла в квартиру какая‑то грустная и потерянная. Сначала подумалось, что она устала, потому так тиха и неразговорчива. Ребенок у Бори крошка совсем, наверное, ночами не спит, плачет.
Но позже выяснилось совсем другое.
Не любила Татьяна разговаривать о бывшем муже, но, переступая внутренний барьер, все‑таки начала разговор с дочерью.
— Ну, что, доченька, как ты погостила у папы?
Настя пожала плечами и вытащила из шкафа вещи, чтобы переодеться во что‑нибудь легкое. Дома было ужасно душно.
— Видела сестренку?
— Нет.
— Как это нет?
— Не видела.
— Бабушка мне запретила к ней подходить.
— Как это запретила? Почему?
— Не знаю я. Она меня не пустила, закрыла дверь в комнату, и все. Потом бабушка уехала, я уже спать легла.
— А папа что?
— А он телевизор смотрел, потом ушел куда‑то. Пришел поздно ночью, они с Кристиной ругались. Утром он меня привез домой.
Настя бросила на кровать вещи, как‑то неловко застыла на месте и глянула на мать непонимающими глазами. Они, как два зеркала, отражали всю внутреннюю растерянность девочки и непонимание жестокого мира. Этот сухой отчаянный взгляд задел Таню больше, чем если бы дочь расплакалась и начала жаловаться.