Эти уроки принесли пользу многим, включая и тех, что называли себя детьми XX Съезда. Выводы делались разные, ведь всякая унификация взглядов представителей любого поколения является фикцией. Солженицын пошел напролом, но это было уже другое поколение, другой жизненный опыт, другая закалка. Однако случилось так, что ведущие представители тогдашней молодой прозы оказались потом на чужбине.
Я сам усвоил в результате этой первой встречи с ровесниками то, что затем во мне, по мере очередных приездов в Союз, лишь утвердилось как мнение: что в этой стране нельзя безоглядно осуждать никого, кроме подлецов и профессиональных доносчиков. И уж, конечно, не тех, кто когда-то не смог выдержать. Кто не плавал на подобной глубине и под таким давлением, пусть на минуту задумается: как бы он повел себя, если бы на него топали, изрыгая ругательства, Хрущев, Козлов, Шелепин, Суслов, Брежнев, Ильичев и как их там еще – и если бы на всё это ложилась мрачная тень Сталина.
Про себя скажу, не знаю.
Вторым своим вторжением в Россию в 1963 году я обязан – что скрывать – телевидению. Тогдашняя редакция культурно-просветительского вещания (за точность названия не ручаюсь) доверила мне чтение польского комментария к русским учебно-образовательным программам, транслировавшимся то из Кремля, то из Эрмитажа или Третьяковки, то из старинных дворцов и усадеб. Техника того стародавнего времени первоначально требовала, чтобы комментатор находился на месте, в московской или ленинградской студии. Благодаря этому обстоятельству я в первый после перерыва приезд посетил Союз несколько раз подряд и в перерывах между программами располагал достаточным количеством свободного времени. Мне опять повезло: я был предоставлен самому себе. Потом я женился на русской, что открыло передо мной двери многих домов и сделало контакты еще более естественными и простыми. Особенно по той причине, что с 1957 года кое-что изменилось. Многие люди уже обзавелись собственными квартирами: постепенно завершалась эпоха коммуналок, в которых так называемый «ответственный съемщик» имел официальную обязанность доносить о поведении жильцов. Уже значительно меньше (а то и вовсе не) боялись визитов иностранца. Правда, я быстро сообразил, что дежурившим у лифтов писательских домов (а туда я наведывался чаще всего) консьержкам с проницательным взглядом лучше всего на вопрос: Вы к кому, молодой человек? – произнести фамилию с такой небрежно московской интонацией, чтобы сойти за местного. Вот так, на всякий случай, чтобы не обогащать сумму информации и толщину досье на моих знакомых (вопрос, удавалось ли это, не чувствовали ли многоопытные тетки во мне сразу иностранца, хотя я не совершал уже фестивальной ошибки и старался внешне не отличаться от обычных посетителей).