Маленькое отступление: человеческая память – довольно смешно устроенный ларчик. Знаю, здесь следует прервать рассказ и самым точным образом сообщить, что и как исполнил Высоцкий. Я без труда мог бы это сделать, поскольку слушал его не единожды (впрочем, имея в своем распоряжении его записи на ленте и пластинки, это сможет каждый), но не стану кривить душой, поскольку писать обещал не привирая: правда же в том, что ни одной песни я тогда не запомнил. Зато во всех подробностях память зафиксировала, что происходило вокруг и между ними. А именно: директор Любимов был страшно зол на актера Высоцкого (опоздал на спектакль? сорвал репетицию? – я не имел понятия, в чем дело, а спрашивать, понятно, не пристало) – при виде барда он побледнел, потом побагровел, демонстративно повернулся к нему спиной и сидел с миной «я этого слушать не желаю». Высоцкий с полуулыбкой раскаявшегося грешника время от времени бросал взгляды на насупившегося шефа, несколько сбавлял экспрессию и шуточками пытался разрядить атмосферу. Любимов демонстрировал непреклонность своей позиции. Его тогдашняя жена, некогда звезда советского экрана (в первых после войны фильмах – «Воздушный извозчик» или «Сердца четырех» – она была белокурой мадонной наших щенячьих воздыханий), а теперь уже довольно матронистая Людмила Целиковская пробовала беззаботным щебетом смягчить напряженность. Тактичной посредницей пыталась выступить и очаровательная, газелеподобная Майя Плисецкая, изящная голова которой на невообразимо длинной шее поворачивалась то к одному, то к другому. Ничто не помогало. Помогло же пение Высоцкого. Мы стали свидетелями небольшого актерского этюда, режиссером которого был случай. По мере исполнения песен гнев Любимова ослабевал, хотя видно было, что Юрий Петрович старается быть неумолим, надувает губы, морщит брови, смотрит в стол, пока, наконец, не стало ясно, что это уже одна видимость, форма без содержания, а под занавес смертельные враги дружески беседовали и улыбались.
Я был бы неблагодарной скотиной, дурно отзываясь об этом доме, если видел и слышал в нем то, о чем сказано выше. Поэтому поступать так не стану. Однако поэтика салона обязывает, вынуждает гостей высказываться о впечатлениях, оценивать. Это тоже часть ритуала. Я очень люблю Андрея как личность, ценю его роль и постоянное присутствие в культуре, но вы, должно быть, согласитесь: это был не самый подходящий момент, чтобы отметить тот факт, что он пишет, по сути, одно и то же. (Кроме всего прочего, убежден, что он сам знает об этом лучше других и что эта невозможность преодолеть себя является его внутренней драмой: я читаю это на его лице. А поскольку знает сам, то есть надежда, что, может, когда-нибудь преодолеет). Согласитесь также, что на тему только что услышанных песен Высоцкого каждому лучше всего помолчать, подумать про себя. Словом, было хорошо, пулярка (нечто среднее между облагороженной курой и кроликом) – штука знатная, но я оставался и остаюсь по-прежнему почитателем русских кухонь, а не салонов.