«Он маргинал, — думала Вересова, шаг за шагом подходя к машине Ивана. — Колючий, холодный, ерепенится весь, хочет быть зимним месяцем, но по календарю осень пока правит бал».
— Тебе идут темные тона, — сделал ей комплимент Волков, и автомобиль тронулся в путь.
— Спасибо, — удовлетворенно улыбнулась Ирина; комплименты от него стали малиновым джемом на бездушном куске хлеба.
— Как ты? Немного легче стало? Время лечит.
Рука Волкова переместилась на коробку передач, и девушка не преминула воспользоваться моментом — накрыла ее своей ладонью.
— Про время люди себе придумали байку, чтобы жить стало более сносно, а то так и сойти с ума можно.
— Ты не веришь в то, что время уносит с собой все горести и облегчает боль?
— Возможно, оно притупляет боль, делает твою душу не такой чувствительной, царапает ее, словно гвоздями по стеклу. Время пролетает быстрокрылой птицей, многое уносит с собой, это правда. Но шрамы оставляет навсегда. На память. Чтобы никогда не забыть о том, что довелось испытать.
Ирина сидела тихонько, слушая его. Он говорил как человек, видевший в этой жизни слишком много всего. Его губы были плотно сжаты, стали тонкой сердитой полоской. Он не верит в магию времени. Время, точно хорошее лекарство, лечит раны, но не в силах залатать шрамы. И так всегда происходит: чем ты старше становишься, тем больше твоя душа похожа на папье-маше из старых рубцов.
Волков по большей части молчал; он по-прежнему был взмыленный и вымотанный. К тому же сам себе на шею добавил петель: Лиля поняла, что зажегся зеленый свет в борьбе за его чувства, и начала активно атаковать его укрепления. А он не почувствовал к ней ничего нового после того секса. Совсем ничего. Зато к Вересовой приехал, гонимый к ней, точно глупый мотылек на бушующее пламя. Знает, что это пламя сожрет его своей необузданностью, но все равно стремился на верную смерть.
Они въехали в парк, который казался безлюдным. Никому уже нет дела до парков в такую погоду. Деревья воплощали собой апогей уныния и запустения. Листочки с них осыпались почти все, оставив бывшие когда-то пышными клены с залысинами. А скоро они и вовсе поседеют под меховой шапкой снега. Редкие листочки-рыбки казались фантомными, будто тронь их — и рассыплются в незримую пыльцу.
— Здесь так грустно в ноябре, — говорила Вересова, идя с Иваном под руку по дорожке. — Уже не солнечно, но и не снежно. Какое-то промежуточное, жалкое состояние.
— Тебе идти не тяжело? Как только станет, сразу скажи.
Ей было не тяжело. Только не тогда, когда его рука обвивает ее. Дни стали короче; вечера, оправленные серебристо-синим пушком облаков, завораживали. Что-то было во всем этом природном поражении перед свирепой зимой чародейственное. На Ирину ливнем нахлынули чувства; вспыхнул ветер и взметнул копну ее волос, бросая их прямо ей в лицо. Она резко остановилась и сжала локоть Волкова, смотря ему прямо в глаза.