— Прости, Бах, но сегодня я хочу послушать слова, — сказала себе под нос она и включила Кристину Агилеру «Hurt».
За шторами дрожит неуверенная заря, словно боясь разразиться на глухом небосводе и испепелить тьму ночи своим светом. Скоро уже морозец конца ноября перейдет в полноценный мороз декабря и умертвит природу. Хорошо бы и ее чувства тоже…
Ваня ни разу не звонил и не заезжал, ему нет дела до нее. Быстро же испарилось его желание быть с ней в любые невзгоды. Гордость не позволяла нажать кнопку вызова и позвонить ему первой, она даже не брала телефон в руки. Много чести – звонить ему первой, когда он бросил ее наедине с таким страшным горем! Обида на Волкова терзала ее поколоченную до синяков и кровоподтеков ударами судьбы душу.
Девушка поднялась с кровати, на которой уже отпечатался силуэт ее тела, ведь почти сутки напролет она валялась на постели и сходила с ума, ожидая двух вещей: папа вдруг зайдет в комнату и скажет, что его похороны были розыгрышем, или Ваня позвонит.
— Доброе утро, госпожа Вересова, — приветствовала ее кухарка, удивленная таким вопиющим нарушением условностей.
Обычно приемы пищи происходили в столовой за уже накрытым столом по заранее предоставленному на кухню меню…
— Прошу вас, Лидия Антоновна, не нужно этого. Ну какая из меня госпожа? Я просто родилась в правильном месте, но госпожой меня это не сделало. И слава богу.
Женщина улыбнулась ей и поставила на стол чашку дымящегося предвкушением бодрого утра чая и блюдце с вишневым пирогом. Только слепой не заметил бы осунувшегося, умаянного, исхудавшего лица этой молодой девочки. Смерть всех нас делает взрослее и мудрее. Увы, от уроков жизни никуда не деться.
— Не убивайтесь так сильно; Господь ведает, что творит.
— И, пожалуйста, ко мне на «ты» и только по имени – Ира, — улыбнулась Ирина, сконфуженная общением напрямую с кухаркой и какой-то каламбурной церемониальностью.
— Хорошо, Ира, — согласилась Лидия Антоновна и села к ней за стол, за что бы барыня Оксана Дмитриевна давно бы уж ее покарала. — У меня тоже муж уже десять лет как покинул наш мир; и слез я лила целое море, но со всем можно справиться, все проходит, только на сердечке твоем оставляет шрамы.
— У отца был рак, — поддалась откровенному порыву Вересова и рассказала незнакомому человеку правду, — а он никому не сказал. Вроде матери только, когда в больницу лег, то есть перед самым концом. Не понимаю, почему он так сделал, почему не дал нам побыть с ним в последние дни.
— Ах! Эта напасть окаянная! Никому от нее нет спасенья, — всплеснула руками пожилая женщина и покачала головой. — Все-таки нет ничего могущественнее смерти. Любовь и ту можно купить, подменить суррогатом, а смерть… Нет, ничто не будет сильнее ее.