— Вон там, — монах, уже побывавший в этих краях, развернул другого за плечо и ткнул рукой в слепящую глубину света. — Там когда-то была прикована Андромеда. Персей разрубил цепь. След до сих пор остался на камне. Я сам видел. — Монах похлопал себя по груди. — Ты знаешь, кто стоял на этом самом месте, где мы теперь? Корабль Ноя. После потопа город отстроил Яфет — его сын. А тогда они грузились здесь. Камни ушли вглубь, вокруг была вода. И можно было плыть, не опасаясь, если знаешь, куда.
Они причалили, в глубине пристани, где каменные ступени спускались к самой воде. И сразу оказались на городской площади. Дома окружали ее — нарядные двухэтажные, под красной черепицей, секрет которой завезли сюда итальянцы. Они же строили эти дома — склады, магазины, лавки. Множество народа сошлось теперь на площади, будто это был не обычный день, а праздник, потому что так делаются здесь любые дела — среди суеты и шума, непривычного для степенных жителей Европы. Торговали, глазели, охраняли порядок, ладили корабли, бранились, орали друг на друга с яростью, размахивая руками, как умеют кричать только на Востоке, тащили кувшины с прохладительным напитком и навязчиво предлагали его, хватая за руку и требуя денег, корчили рожи служанкам, стаскивали на берег корзины с еще живой сверкающей на солнце рыбой, наказывали плетьми не протрезвившегося пьяницу, гнали лошадей с тяжелой поклажей, призывали к покаянию и тут же грешили, клялись, обманывали друг друга и вновь по поводу и просто от души поминали Господа. Такова человеческая натура.
А рядом, выше в пустых улицах жизнь замирала, пряталась в углах и тупиках изгородей и стен, уходящих внезапно в глухую темень, ныряющих в каменные мешки, в глубине которых смутно блестела влага и тянуло гниением и плесенью. Здесь нашли приют убожество и нищета, оттесненные из сверкающего золотом полдня. Приходилось идти, вытянув руки, ощущая под пальцами влажную шероховатость камня, не надеясь на зрение, измученное внезапными вспышками света и бросками в угольную чернь, будто две нити сплелись в одну: белая-черная-белая-черная. Потом и она — эта нить оборвалась, и путники оказались внутри длинного каменного коридора, ползущего вверх по сбитым ступеням. Стало совсем темно, даже не верилось, что где-то рядом есть солнце, хоть кожа еще хранила его жар. Шли осторожно по одному, держа друг друга за одежду, чтобы не оступиться в жидкую грязь. Совсем близко за стеной переговаривались женщины, бормотал невидимый ребенок, шлепнулась на землю вода, но не было никого. Единый мир, как будто, распался на два: света и тьмы. Это была одна из новых зрительных примет, не знакомая по прежней родине — мир без полутонов, без ласкающего глаз ощущения вечерней тени, лесных сумерек, белесого тумана. Два раза коридор резко менял направление и тогда далеко внизу рваным лоскутом вспыхивало море. Они выбрались на гору и долго стояли, прикрыв глаза, чтобы привыкнуть к свету. Город лежал под ними, подползал к воде плоскими квадратами крыш, узким многолюдным пятаком площади, разрывом скал, каймой белой пены. А дальше, куда только мог достать взгляд, разворачивалось бесконечное пространство моря.