Силантий прислушивался к разговору солдат с превеликим вниманием и счел своим долгом тоже вступить в столь тревожащую его, им же разбуженную беседу. Он уже несколько раз порывался вставить свое словцо, да все не находил подходящего момента.
-- Сказывают, в Сталинград какие-то особенные пушки прибыли, когда там уж очень тяжело стало, -- наконец не выдержал Силантий, присаживаясь поближе к Шахаеву (старик предпочитал иметь дело со старшим. "Командиру-то, -- думал он, -- все должно быть известно"). -- Ты как, сынок, не видал?
-- Не видел, дедушка.
Старик поглядел в окно, вздохнул тяжело и как бы про себя вдруг добавил:
-- МТС по всему району и по всей нашей области теперь не сыщешь. Все как есть изничтожил германец.
Пинчук, молча слушавший беседу, снова вышел во двор. Посмотрел вверх. Там, высоко-высоко, по неизношенной голубизне неба плыл караван журавлей, роняя на землю редкие мeдноголосые клики. Их жалобное курлыканье занозой впилось в сердце солдата. Долгим взглядом провожал Пинчук живой, все уменьшающийся треугольник и чувствовал, как все поднималось у него внутри и щемящая, томительная грусть врывалась в душу, словно вся боль, что накопилась за годы разлуки с женой, маленькой дочкой, родными местами, со всем тем, что составляло радость жизни, ворохнулась в его груди.
Журавли и раньше вызывали легкую грусть в душе Петра, но то была грусть по уходящей молодости и еще по чему-то уже совершенно необъяснимому. Сейчас же боль его была глубоко осознанной и ясной.
Хмурый и злой, он возвратился в хату, затормошил дремлющего сержанта.
-- Может, пидемо?
-- Рано еще. Дождемся темноты.
В хате появилась старуха. Она успела обойти всю деревню, но ничего подозрительного не обнаружила.
-- А на грейдере все гудут и гудут, нечистый бы их побрал, -- сообщила она. -- Ну как, сынок, не приболел? -- участливо спросила она Сеньку.
-- Нет, бабуся. Все хорошо!
-- Ну, слава те господи. А я-то уж боялась...
Бабка была глубоко убеждена, что помогли ее припарки, и гордилась этим несказанно. Но полному ее торжеству мешал Силантий: он не верил в целительную силу бабкиных трав и отсутствие простуды у Сеньки после вынужденного купанья в холодной апрельской воде объяснял исключительно его молодостью.
-- В его-то годы я и не знал, что такое хворость, -- хвастался он, возражая старухе.
Вечером собрались в путь. Только тут вспомнили, что Сенькина шапка уплыла по реке.
-- Теперь вона, мабуть, у Черному мори гуляе, -- заявил Пинчук, прилаживая ремни на свои широкие плечи.
-- А я без шапки пойду. Сейчас не холодно, -- сказал Сенька.