-- Ох, уж мне эта интеллигенция на фронте, -- притворно сокрушался Семен.-- Экипировка на ней как на корове седло. И зачем только вас, Аким, в солдаты берут? Сидели бы дома да занимались своей алгеброй. А мы как-нибудь и без вас управились бы.
-- Без алгебры не управишься. Слышишь, как она бьет?! -- отвечал Аким, прислушиваясь к орудийной и минометной канонаде. -- На этой войне, дорогой мой Семен, надо думать, и думать хорошей головой, думать с алгеброй, арифметикой, физикой.
...Аким прошел половину пути и остановился. Больше всего он боялся сейчас собачьего лая. Он знал, что, если не вытерпит хоть один пес, ему тотчас же ответят дружным лаем собаки во всех концах села, и тогда беды не миновать. Но село безмолвствовало, точно вымерло. Только сыч плакал на старой колокольне да в чьем-то хлеву жалобно блеяла коза.
Аким пошел дальше. Вот он уже перелез через знакомую изгородь, открыл калитку и, пройдя метров пять, оказался у крыльца белой хаты.
Осторожно постучал в дверь. Один раз, второй, третий. В коридоре послышались шаги. Ее шаги... Аким почувствовал это сразу, всем своим существом, каждой жилкой в теле... Шаги замерли, и потом раздался испуганный голос, от которого у него помутнело в голове и захватило дыхание. Он молчал.
-- Кто там? -- еще тревожнее спросили за дверью. И только тогда он решился:
-- Это я, Наташа, Аким...
Она коротко вскрикнула за дверью.
-- Это я, Аким, -- повторил он и не узнал своего голоса. Щелкнула задвижка, и дверь распахнулась, как крыло большой серой птицы. Аким не двигался. Наташа подлетела к нему и повисла на его худой шее. Так он и внес ее в комнату. Его потрескавшиеся, жесткие губы касались ее волос. И так держал ее, пока мать Наташи, пораженная появлением Акима не меньше дочери, не зажгла лампы.
-- Мама, мамочка!.. Милая! Это ж Аким!..
-- Вижу, Наташенька, вижу!.. Боже ж ты мой, да чего ж я, старая, стою... Замерз, чай, родимый...
И старушка суетливо забегала по комнате.
Теперь Аким хорошо видел лицо своей Наташи. Оно было все таким же. Пожалуй, только чуть побледнев, отчего синие глаза казались еще больше, глубже и темней.
Наташа тоже глядела на Акима, на каждое пятнышко и на каждую новую морщинку на таком родном и близком лице. Он сидел перед ней худой и обросший густой колючей щетиной, забыв снять очки и свой драный малахай, из-под которого падали на потный высокий лоб длинные пряди русых полос. Как всегда бывает в таких случаях, они долго не находили, что сказать друг другу. Потом никак не могли заговорить о главном для обоих и спрашивали о всяких пустяках. Аким пристально следил за Наташей и видел, как все больше темнели eе глаза, а щеки наливались неровными пятнами румянца. Наташа, видимо, хотела о чем-то спросить, но не могла сразу решиться. Наконец румянец сошел с ее лица: