Удовлетворенная улыбка озарила его лицо, медленно перетекая в отстраненно-мечтательную. Я не удержалась от колкого смешка:
— Разве вам неизвестно, что Шерри относиться к вам очень тепло?
— Да, — поспешил ответить Патрик, — я тоже люблю ее… как сестру. Мы с ней выросли вместе.
Мне показалось, что Вебер боится собственных эмоций. Или действительно питает к ней братские чувства? Впрочем, это и хорошо. Шерри ведь предстоит стать супругой Найта, если он, конечно, не сбежит в какое-нибудь глухое графство.
Жизнь немногому может научить того, кто не научился переносить страдание.
А. Граф
Мое послание я начну, пожалуй, со слов: «Он уехал и мой мир рухнул». Затем зачеркаю и напишу, как написала бы ему: «Мистер Остин…» Снова черкаю и уже плачу, почти рыча от отчаяния: «Джеймс…» Падаю на стол, конвульсивно сминая записку, разрывая конверт на мелкие кусочки и рыдаю, громко, иступлено. Зачем я позволила ему войти в свою жизнь? Как так вышло, что я влюбилась?
«Джемс. То, что вы увидели у Веберов…»
О, чертова истеричка! Да возьми ж себя, наконец, в руки!
«…ничего не значит. Между мною и Патриком нет ровным счетом ничего…»
Слово «ничего» я выделяю жирным. Затем придирчиво оглядываю бумагу, со следами от моих слез и злюсь, что мои объяснения так банальны, что саму тошнит.
Я люблю его. Люблю. Люблю.
А себя ненавижу. За то, что позволила себе быть такой дурой. За то, что плачу. За то, что второй день пью крепкий коньяк и покуриваю сигары. Мое тело страдает без его рук. Он просто уехал. А я, как самая последняя идиотка, принялась навещать всех и вся в поисках ответа на интересующий вопрос: надолго ли?
У Китти дьявольское терпение. Я поняла это, когда отказалась от очередной порции еды и заперлась в комнате, наказав ей меня не трогать под страхом смерти. Но ведь она все равно явилась вечером, чтобы меня проведать, и я захлебывалась у нее на груди слезами, уверяя в полупьяном бреду, как я его люблю.
Что вообще происходит? Это и есть любовь? То есть, то неземное чувство, которое воспевают в балладах, и из-за которого травятся, вешаются, колют себя ножами?
Шесть дней и семь жарких ночей. Как он мог уехать? Мерзавец!
Обнимая подушки, я представляла его. Прижимаясь губами к теплым покрывалам, я грезила о его губах.
— Леди Блайт, — Китти отвлекла меня и я, дернувшись, укололась о булавку.
Модистка, которую звали Линси, недовольно шикнула:
— Потерпите, леди. Я сейчас закончу, — ворчала она, подгибая подол и пристально оглядывая низ моего белоснежного платья, — хотите немного короче?
— Нет, — зарделась я, — достаточно.