— Конечное дело, обязан…- Гаврюшин вздохнул.- Был бы теперь лейтенант живой. Ни за что пропал!
Синицын отогнул полог палатки, заглянул в нее. При виде офицера матросы поднялись. Огарок свечи снизу освещал их лица. Лицо Гаврюшина терялось в сумраке, одни глаза светились.
— Зря ты, Гаврюшин, тревожишь себя и его,- сказал Синицын.- Устав караульной службы знаешь? Стало быть, не о чем разговаривать. Спать пора!
Матросы молчали.
Синицыну стало не по себе. Зачем он сделал им выговор? Ведь сам он тоже тревожился, и гораздо больше, чем они; сам он целыми ночами караулит фанзу… И что в том дурного, что они, как и он, думают о гибели Мити?
— Кажется, не первый год служишь,- сказал Синицын, желая смягчить свои слова — Должен понимать: океан, граница!..
Но что знал о границе он сам? Ведь для него это слово лишь теперь начинало обретать свой подлинный смысл.
На следующий день прибыл наконец обещанный Бурковым разведчик. Собой он был неказист и невелик ростом, зато очень подвижен и, видимо, ловок. А глаза у него были светлые-светлые, всегда прищуренные, словно он что-то высматривал, как полагается разведчику. Звали его Тимчук.
Эту ночь они вдвоем с Тимчуком провели возле фанзы. Здесь каждый куст, каждый камень уже были знакомы Синицыну. Накануне он положил два крохотных голыша перед входом в фанзу. Но голыши лежали там, где он их положил. Уловка не дала ничего.
Тимчук устроился так ловко и лежал так тихо, что могло показаться — он исчез, растворился в темноте. Синицын в душе дивился и даже завидовал ему. Впрочем, завидовать было рано. Тимчук тоже ничего подозрительного не обнаружил.
Утром пограничник, знавший все обстоятельства дела и уже успевший сориентироваться на местности, посоветовал осмотреть южный склон Черной сопки. Если кореец бывал здесь, то он приходил с юга, дорогой, которой шел к нему Синицын, и там должны быть его следы.
Предложение было дельное. Синицын согласился. День воскресный, время у него есть, а то, что не спал всю ночь, так ведь и Тимчук не спал.
Однако осуществить это намерение оказалось нелегко. Густые заросли маньчжурского орешника, остролистый таволожник, лимонник, папоротники, переплетенные лозами дикого винограда, покрывали южный склон сопки сплошным покровом, пробиться сквозь который было невозможно. А справа тянулся обрывистый берег океана — там тоже не могло быть пути.
Тогда Синицын высказал предположение, что Пак-Яков (если только это был он) пользовался не длинной, огибающей прибрежные кручи и знакомой морякам тропой, а пробирался прямиком через сопки.