— Это тот самый симпатичный капитан? — спросила Нина с интересом.
Маргарита Александровна снова пожала плечами:
— Теперь это не имеет значения. И вообще это глупо. Теперь мне некуда писать…
— Ты чересчур поспешно его осуждаешь. Он весьма симпатичный и поступил благородно. Он же не мог знать того, что случилось.
Маргарита Александровна не успела ответить: раздался звонок от дверей.
— Наверное, это Вера Федоровна, — быстро сказала Нина. — Я говорила ей, что ты сегодня выписываешься, но у нее как раз смена. Сиди, сиди, я открою.
Маргарита Александровна равнодушной рукой отбросила записку. Было слышно, как хлопнула входная дверь, послышался осторожный стук. Она машинально ответила.
Дверь отворилась. Сначала в комнату просунулся грубый, истерзанный пространством чемодан, а следом за ним и его начинающий тучнеть владелец.
— Не ждали? — сказал Павел Борисович. — Горячий привет из солнечной Ферганы. Не хотите ли дыньки?
— А как его убило, пулей или бомбой?
— Пулей, сынок, обыкновенной пулей. Весной капитан приезжал оттуда, рассказывал обстоятельства.
— Если пулей, то, интересно, какого калибра? И сразу или не сразу? Я этого капитана видел, дверь ему открывал… Жалко, не удалось поговорить как следует: страшно ли на войне, когда убивают?
— Он ведь живой, не знает того.
— Интересно все-таки было спросить: какой калибр всего страшнее?
— Мертвому-то все равно, сынок.. Мертвый уже ничего не скажет, а за него спросится.
— Я знаю, страшнее всего атомная бомба, которую сбросили на Хиросиму. От нее уж никуда не денешься, такой огонь.
— На войне всякая смерть огнеродная.
— А такой вопрос, тетя Вера, вы не знаете? Дядя Володя убил хоть одного немца на войне? Он вам не сообщал?
— Нет, Вовочка, не скажу. Кто ж о таких вещах про себя писать решится? Посмотри на буфете, который час теперь?
— Я посчитал, тетя Вера. Если бы каждый красноармеец убил хотя бы по одному немцу, то войны давно бы не было.
— Война кончилась, Вовочка, зачем теперь считаться. Немцам сейчас тоже, верно, несладко, пусть и живые. Посмотри там, сколько уже времени. Что-то у меня глаза нынче устали.
— Жалко, что я не успел подрасти. Хотел бежать на фронт сыном полка, да Петька не согласился на пару.
Тут самое время сделать небольшую паузу, чтобы вспомнить случай на тему «не успел подрасти». Давно я порывался рассказать об этом эпизоде, да все не находилось повода и места. А случай был чрезвычайный. И он тотчас вспомнился мне, едва одиннадцатилетний Вова, дитя войны и в то же время сирота ее, произнес свои разнесчастные слова.
Итак, произошло это той же осенью сорок пятого года в Москве, на территории Литературного института имени А. М. Горького, куда мы, тогдашние студенты, съехались после войны со всех фронтов и даже из тыла. Нывшие мои однокашники, которые сейчас чуть не в полном составе плодотворно трудятся в современной литературе, не дадут мне соврать, что данный случай действительно имел место осенью сорок пятого в Литинституте.