— Ты знаешь, что мне сказал император во время нашей последней встречи?
Гарено повернулся и наткнулся на внимательный взгляд. Он напрягся. Вопрос застал его врасплох.
— Что мне прошептал старый хитрец перед смертью? — Канцлер откинулся на кресле и перевел взгляд на пылавший камин. Огненные блики отражались в его глазах.
— Он сказал, что не всё еще потеряно.
1328 г. от Прихода Триединых Вилладун. Обитель Ордена Милосердия
«И разделил Неназываемый Себя на четыре части и даровал Он Первой Мудрость…».
Книга Прихода
— Ты где, постреленыш? Эдмунд! Эдмунд Ойкент! Несносный мальчишка! — Раскатистый голос матери-экономки разносился по всей территории крошечной обители Ордена Милосердия, перекрывая шум дождя, который на глазах, стремительно превращался в безостановочный, столь частый для ранней весны ливень. И вновь пронзительное, набиравшее силу:
— Эээдмууунд!!!
Между тем виновник назревавшего, нешуточного скандала, сидел на раскидистой, старой яблоне, что стояла в самой глубине фруктового сада. Столетние деревья росли на небольшой территории, примыкавшей к речной террасе, и служили не только приятной возможность разнообразить привычный рацион для воспитанников, но и популярным убежищем, в котором они скрывались от наставников и друг друга. Долговязый подросток, с тонким, скуластым лицом, задумчиво жевал травинку, прикидывая различные варианты своего ближайшего будущего. Слезать с насиженной яблоневой ветки, прикрывавшей угловатое тело густой листвой, откровенно не хотелось. Вместе с тем, было ясно, что на этот раз простым выговором ему не отделаться. И, что самое печальное, наказание представлялось неотвратимым. Это необыкновенно огорчало и тревожило одновременно. Планов на вечер было много, но теперь они все были под угрозой. От Хилды-Драконихи так просто не отделаться. Эдмунд не сомневался, что скоро его найдут. Это был лишь вопрос времени. Сестра-экономка почти всегда его находила, вытаскивала из самых укромных, потаенных местечек, про которые ни кто в обители не мог знать. По крайней мере, так ему казалось. Однако стоило ей начать поиски и вскоре, натруженная, мозолистая рука вцеплялась в непослушные мальчишеские кудри и волокла в темный провал деревянного сарая, служившего не только местом хранения самого разного ненужного хлама, но и его, Эдмунда персональной тюрьмой. Паренек почесал длинный нос и вновь задумался. Сегодня была надежда на дождь. Кроме того, быстро вечерело. Это означало, что брат Раббан, по-видимому, уже закрыл ворота обители. Тогда надежда, конечно, есть. Через пару часков, когда все рассосется, он сам спустится с дерева и проберется в спальный флигель. Утром же можно снова удрать или придти к отцу-настоятелю с повинной. В любом случае за прошедшее время многое забудется, сестра Хидла успокоится, и головомойка будет как минимум приемлемой. Был вариант и с немедленной сдачей, так как надвигавшийся ливень грозил вымочить его до нитки. Не слишком густая молодая листва едва ли служила надежным укрытием от дождя. Стоило учитывать и время года, которое обещало весьма холодный душ. Между тем студеную воду Эдмунд не любил, тем более, когда невольную ванну приходилось принимать полностью одетым. Подумав минуту, он согласился с грустной мыслью о добровольной сдаче, однако этот, безусловно, благородный порыв, был самым неожиданным образом пресечен самой сестрой-экономкой, которая внезапно престала призывать на его голову все кары небесные. Осторожно выглянув из своего, как ему представлялось, абсолютно неприметного укрытия Эдмунд увидел своего преследователя, стоявшую около дерева и с нескрываемой яростью уставившуюся на него в упор. А потом раздался тихий, полный невысказанного гнева шепот: