Возвращение ненормальной птицы. Печальная и странная история додо (Пинта-Коррейа) - страница 64

Он родится с горбами на спине и с мозолями на ногах и на груди: его мозоли – это очевидные раны, причинённые постоянным трением, поскольку они полны гноя и испорченной крови. Так как он всегда ходит с тяжёлой поклажей, давление от сбруи вначале сделало невозможным для мускулов на спине однородный рост, а потом это заставило вздуться плоть в окружающих областях; когда же верблюд хочет отдохнуть или уснуть, его заставляют падать на колени, что мало-помалу входит у него в привычку; вся тяжесть его тела ложится ежедневно, в течение многих часов подряд, на его грудь и колени; кожа этих частей, сдавливаемая и натираемая землёй, теряет шерсть, мнётся, твердеет, становится мозолистой.13

Что касается «свободных» животных, меньше зависящих от пищи и климата, и избавленных от вмешательства человека, изменчивость возникает главным образом из их брачных повадок: те виды, которые моногамны и медленно размножаются, имеют меньше вариаций; те же, которые часто меняют партнёров, дают по несколько детёнышей в выводке и размножаются более одного раза в год, изменяются в наибольшей степени. Похоже, что это находится в прямой корреляции с размером и совершенством вида: крупные и сложные животные размножаются медленно, тогда как мелкие, низшие животные размножаются быстро.Значительные черты сходства между животными в Старом и Новом Свете заставили Бюффона предположить, что они не были продуктом чистого и простого процесса дегенерации. По его мнению, черты сходства доказывали, что эти два континента некогда были объединены и оказались разделены Атлантикой только после того, как животные возникли из одного и того же исходного источника. После этого процесс придания им формы стихиями пошёл в различных направлениях, создав современные виды лишь после того, как воды разделили сушу. Бюффон добавил, что после этого разделения «американские существа стали мельче и более вырожденными»; это утверждение вызвало гнев у Томаса Джефферсона.14Весь этот процесс видообразования путём вырождения мог бы поразить нас сегодня своей странностью. Однако Бюффон быстро напомнил своим читателям: «Что такое одарённость для Природы, если не явление, более редкое, чем прочие?»15

Развитие таксономии благодаря Линнею и влиянию таких мыслителей, как Бюффон – а также его протеже и преемник на посту директора «Jardin des Plantes» Жан-Батист Ламарк (1744-1829), который полагал, что не было такой вещи, как вымирание, а была лишь эволюция в другие формы – дало толчок способствующим её прогрессу морским исследованиям, когда натуралисты становились членами экипажей и на них возлагалась миссия сбора образцов флоры, фауны и окаменелостей. Примером такого рода были плавания капитана Джеймса Кука в Tихом океане.Но самым известным среди них стало исследование берегов Южной Америки британским военно-морским судном «Бигль» с молодым натуралистом Чарлзом Дарвином на борту. Интересно отметить, что в апреле 1836 г. «Бигль» на заключительном отрезке своего пятилетнего кругосветного путешествия сделал остановку на Маврикии, который, по словам Дарвина, «был полон какого-то безукоризненного изящества».16 Маскаренские острова были захвачены британцами в 1811 г. в ходе войны против Наполеона, и Маврикий переживал бум, подпитанный возделыванием сахарного тростника. На Дарвина, изголодавшегося по комфорту человеческой цивилизации, произвела впечатление столица, отстроенная во французском стиле, где были оперный театр и асфальтовые дороги, и он совершил путешествие по острову верхом на слоне, которого предоставил принимавший его англичанин. Можно предположить, что он слышал про додо, но упоминания об этом нет ни в его описании Маврикия, ни, если на то пошло, где-либо ещё в его рукописях, Однако основное противостояние во время состоявшихся в Оксфорде дебатов по додо было сосредоточено на идеях, которые сам Дарвин спокойно расставлял по полочкам, работая над своим революционным «Происхождением видов…». Если бы вы были натуралистом той эпохи, вам пришлось бы примкнуть к одной из сторон. Вы или поддержите в осторожной либо пылкой манере (неважно, как именно) то, что станет известно как дарвиновская концепция эволюции, или же вы отклоните её в целом и сделаете ставку на защиту предшествовавших ей объяснений разнообразия жизни, вроде тех, что предлагали Бюффон или Ламарк. Или в ином случае вам нужно было бы выработать свои собственные взгляды, которые должны быть последовательными и гибкими, когда встречаются с противоречащими им данными. Додо был идеальным объектом противостояния, потому что его причудливое обличье стало мишенью для аргументов в пользу резко различных точек зрения на причины, которые позволили новому виду произойти от ранее существовавших форм. Те, кто позже принял сторону Дарвина, видели в дронте подтверждение того, что некоторые виды могли произойти от ювенильных форм, которые достигали половозрелости и проходили полный жизненный цикл, совсем не приобретая черт взрослого организма, благодаря особенностям среды их обитания. Это явление, чётко зафиксированное у множества организмов, известно как неотения. С другой стороны, дронт был образцовой лошадкой, на которой выезжали красочные идеи видообразования, с мастерским красноречием выдвинутые Бюффоном. Как мы уже видели, Бюффон предпочитал считать видообразование явлением, которое возникает благодаря различным способам вырождения, которые накладывают на исходную группу среда обитания и особенности размножения.Выступая перед аудиторией скептически настроенных коллег, склонных отбросить додо как фольклор или плод воображения, оксфордские полемисты воскресили птицу из единственных доступных им свидетельств: разрозненных костей, частичных скелетов, дневников моряков семнадцатого века и прилагавшихся к ним гравюр на дереве, а также из небольшой коллекции вызывающих недоумение портретов додо кисти таких художников, как Хофнагель и Саверей.Картины, рисунки и гравюры были разбросаны по частным владельцам, антикварам и случайным библиотекам. Из-за этого их было сложно отследить, собрать воедино и изучить как единое целое. Чаще всего изображения додо в произведениях искусства размещались не на натуралистическом фоне, а скорее представляли собой странные коллекции редкостей, собранных в век открытий, а затем размещённые в мифологических или изображающих райский сад композициях, продиктованных вкусами богатых патронов вроде Рудольфа II. Таким образом, додо изображались в компании существ со всего света, что создавало ощущение нереальности додо. Например, на одной из картин Саверея додо показан стоящим возле маленького ручья и с любопытством глядящим на нечто напоминающее маленького угря в воде. В девятнадцатом веке это изображение стало причиной долгих дебатов о том, могли ли дронты быть плотоядными.Поэтому, чтобы их наблюдения обрели смысл, додологи Оксфорда должны были освободить дронтов от обманчивого контекста исходных картин и ещё раз собрать их вместе. На этих реконструкциях птиц иногда показывали в одиночку. Иногда вокруг них рисовали элементы флоры, которая должна быть в том месте, или же животные и растения, сопровождающие их в исходной работе, были просто показаны контурным рисунком, поэтому зритель знал, какое именно существо было в центре внимания. При всех своих благих намерениях эти процедуры просто создавали ещё больше беспорядка.Но какой след могли оставить в настоящей науке дюжина костей и несколько мазков кисти? Сложно представить себе учёных, принимающих такой вызов в наши дни. Усилия по реконструкции дронта, предпринятые в начале девятнадцатого века, выглядят ещё более впечатляющими, если мы будем помнить о том, что краткое сообщение джентльмена по имени сэр Хамон Лестранг, который видел живого додо, демонстрировавшегося публике за деньги в Лондоне, и было в течение некоторого времени единственным свидетельством. В то время на Маскаренских островах не было обнаружено никаких дополнительных костей. Несколько натуралистов-любителей провели всю свою жизнь на островах и собрали большие коллекции костей, но ни в одной из них не было останков дронта.Ошибочно считалось, что, если додо населял Маврикий, то лучшим местом для поиска его останков был бы близлежащий Мадагаскар, поскольку это было гораздо больший остров с богатой фауной. Однако, все исследования, проведённые на Мадагаскаре, оказались безрезультатными. Ранее обширные описания экосистем Мадагаскара, сделанные путешественниками семнадцатого века, никогда не упоминали похожее на дронта существо. Это неизменное отсутствие свидетельств подпитывало скепсис в отношении птицы, которую никогда не видел ни один учёный, и которая не сохранилась ни в одном фольклорном произведении у себя