Это потому, что не получилось. Потому, что Всевидящий — не тот милосердный, чьи ласковые руки хранят благословенный Кхарн, но жестокий бог наирцев — оказался сильнее Турана. И этот бог изменил совершённое, перечеркнул смерть. Перевернул мир. Сделал столкновение неизбежным. Не Туран виноват… Не виноват Туран!
— Что ты там бормочешь? — Аттонио толкнул, опрокидывая на спину. — Ищешь оправданий? И что нашел на этот раз? Еще одну великую цель, на которую можно списать и эту ошибку? Чем выше цель, тем больше спишется? Ну да, ну да.
— Он должен был умереть, — Туран постарался произнести слова четко, хотя говорить все еще получалось с трудом.
— Должен? Кому должен? Тебе? Мне?
— Кхарну.
— Кхарну… А зачем Кхарну смерь кагана? — Аттонио сел на каменный пол, скрестив на наирский манер ноги, и положив руки на колени ладонями вверх. Перетянутыми тонкими полосками полотна ладонями.
— Смута.
— Ну да, ну да. Туран ДжуШен убивает кагана и повергает весь Наират в, хм, смуту, которая длится бесконечно долго. Настолько долго, что страна умирает. Один удар, но в самое сердце. Так?
Кивок. Осторожный — шею тянет свежими рубцами, жесткими, сковывающими движения подобно ошейнику. И лицо еще занемевшее. Слева особенно.
Аттонио сдержанно прокашлялся и продолжил:
— Да, смута. Недолгая. Ровно до прихода в Ханму Агбай-нойона, а с ним Юыма, который хоть и мальчишка, но подходящих для трона кровей. Или его ты тоже собирался убить? Нет? Ну конечно, ты вряд ли вспомнил о его существовании. А надо бы… Итак, в Ханме сел бы Юым-каган, а дядя его, человек весьма неглупый и решительный, ловко подхватил бы свободные поводья. Да дернул бы неспокойный Наират в удобнейшую сторону: ничто так не объединяет народ, как внешний враг. Богатый враг. Давно привлекающий внимание враг. Враг, который ударил первым.
Он лжет! Нарочно извращает смысл, чтобы заставить Турана чувствовать вину. Чтобы поселить страх, чтобы… Нет, не совсем: он говорит о том, что лишь могло бы случиться.
Но ведь каган жив!
А мэтр Аттонио будто читал мысли:
— Да, у тебя не получилось убить кагана, но намерение ты показал ясно. И теперь не важно, кому пользоваться поводом: Агбаю ли, кагану ли. Ты вложил факел в ждущие руки. Пускай слабо, но он уже освещает вахтаги, шагающие к Чунаю. И плевать, что цвет командирских знамен пока неразличим. Будет война, и даже не ради самой победы, скорее уж чтобы склеить раскалывающуюся страну чужой кровью.
Он снова ушел, не оставив Турану времени на то, чтобы придумать ответ, исправить этот ход, сделанный в призрачном бакани несбывшихся историй. Мэтр Аттонио оставил его наедине с мыслями и сомнениями, с лампой, в которой осталось масла лишь на самом дне, с куском твердого хлеба и кувшином застоялой воды. С темнотой и чуждостью подземного мира.