Но голоса голосами, а со временем Туран осмелел достаточно, чтобы уходить на дюжину поворотов и пересечений. Убедившись, что дорогу можно запомнить, а демонов — обойти, забирался все дальше и дальше, уже не скрывая своих вылазок от Аттонио, который и не протестовал. Верно решил, что для Турана подземелья безопаснее города.
Он услышал это как раз на седьмом перекрестке, а если совсем точно — на две тысячи триста семнадцатом шаге недавно открывшегося лаза, когда узкий — только боком протиснуться и можно — коридорчик вышел в круглую пещеру со ступенчатым потолком. Отсюда открывались еще четыре хода, два из которых Туран уже исследовал, а к третьему только-только примерялся.
Оттуда и говорили.
— …всего одна ночь, и я вернусь. — Мужской голос был мягким, как покрывавший стену мох. — Ты же знаешь, что вернусь.
— Знаю. Все равно — страшно. — Женский. Жестче мужского, хотя так, кажется, не бывает. Это подземелья меняют звуки, мешая несмешиваемое.
Туран, спешно задув фитиль и прижав ладонями дребезжащую крышку лампы, двинулся на звук.
— Темно? — Мужской голос служил хорошим маяком.
— Теперь всегда темно. Демоны ведь меня заберут! Решат, что я виновата… Морхай умер. Я не могла видеть, но видела, что умер. Внутри видела, хотя так не бывает! Что там произошло? Ты же знаешь! Ты должен мне рассказать, чтобы я могла ответить демону Нэ! Ну же, Бельт!
Бельт…
Бельт-Бельт-Бельт.
Бельт.
— Нет.
— Должен. Я имею права. Пока из всех вас только я плачу́, сама не зная, за что!
Не одна. Все платят, кто больше, кто меньше, кому еще только предстоит, но теперь Туран точно знал одно: платить придется всем. И этому, который прятал что-то от своей спутницы, тоже придется рассчитаться по долгам. Хотя какое Турану дело до чужих долгов?
Никакого. Просто люди рядом. Кто-то, кроме Аттонио.
— Там был каган, — женщина говорила тихо, но напористо. — И Кырым. И Ирджин. И я была, специально, чтобы отвлечь Морхая. Они не сказали и теперь… Бельт, пожалуйста, хотя бы здесь не запирайся!
— Все будет хорошо.
Какая нежная ложь. Какая явная.
— Не будет. — Не понять, просто не верит или уже не может верить, обремененная чем-то. — Разве что хуже. Ты был солдатом, а стал дезертиром. Был разбойником, а стал смотрителем Стошенского дома…
Был простец — стал купец,
Был купец — стал глупец,
Был глупец — стал ловец,
Был ловец — стал…
— Кем ты стал сейчас? — продолжала допытываться незнакомка.
Близко уже. Светло. Достаточно светло, чтобы хватило притерпевшимся к мраку подземелий глазам. Коридор загибался широкой дугой, надежно сохраняя тень, непроницаемую для разбалованных милостью Ока дневного глаз.