До меня вдруг доходит, что его слова оказывают эффект на Дейзи. Не спуская с него глаз, она теребит оборку своей юбки. Я знаю, что прямо сейчас она думает о матери и сестре. Не у одного Айзека было гнилое детство.
– Как? – выдыхает она неестественно высоким, натянутым голосом. – Как можно освободиться?
Айзек улыбается.
– А-а, Дейзи, ты хочешь простого решения? Думаешь, если я скажу «читай такую-то мантру», «ходи на такой-то массаж», «поживи с недельку при таком-то храме», то все твои беды сгинут?
– Нет… – У Дейзи вытягивается лицо; она выглядит обескураженной, смущенной. – Я просто хочу, чтобы ты объяснил, что и как надо делать.
– Не в бровь, а в глаз! – смеется он, и атмосфера в зале немного разряжается. – Что ж, могу рассказать, что именно сделал я. Я раскрылся миру и начал общаться. На любую тему, с любым, кто готов был слушать. До мельчайших, постыдных подробностей. Выложил все тайны, что копил двадцать четыре года… Прежде мне казалось, что когда держишь все в себе, то как бы блокируешь этот негатив; дескать, ничего такого не было, и все тут. Я-де сильнее той обиды, что причинил мне отчим. Ан нет. Я был ее рабом, и она гадила мне на каждом шагу, поганила всякое мое слово, обдавала дерьмом всех, кто ко мне приближался. И тогда я сбросил с себя эту мерзость – да-да, взял и свалил, – и оказалось, что теперь она и тронуть меня не смеет, не то что причинить боль.
– То есть… ты теперь не ведешь себя с женщинами как сво…? – Давешняя ранимость исчезает из голоса Дейзи, к ней возвращается прежняя самоуверенность, не говоря уже про сарказм.
Айзек внимательно на нее смотрит, а затем, чуть сузив глаза, говорит, исходя дымом изо рта:
– Я теперь ни с кем так себя не веду.
Дейзи не отводит взгляд, и у них начинается нечто вроде дуэли – одна секунда, вторая, третья. В зале царит мертвое безмолвие, все будто затаились, только в воздухе неслышно звенит струна-невидимка, натянутая между этой парочкой.
– Ну, а про себя ты что-нибудь скажешь? – Вопрос Айзека разбивает тишину, и народ принимается ерзать. – Какой груз ты тянешь на своих плечах? Что тебя гнетет?
У Дейзи бледнеют щеки, на верхней губе выступает легкая испарина.
– Я… – Едва срывается это слово, как она поджимает губы. Шарит глазами по комнате, будто только-только пришла в себя и не может сообразить, где очутилась. Перехватывает взгляд Ал, и та немедленно привстает с пяток, недвусмысленно подавая корпус к двери, будто вот-вот сорвется с места. – Пожалуй, будет лучше, если начнет кто-то другой. – Дейзи глядит на меня и смеется. – Эмма?