Кто ты, яркий блеск глубин драгоценных
И сверканье Господних небес?
Что ты, демон, в виражах обалденных
Белым сделался… Черным… Без
Минимального стал вдруг оттенка?
Есть ты? Нет? Эхо крика одно?
Под пижоном прибойная пенка;
А над ним со звездою сукно
[19] —
Это я: я на лестнице шаткой
Дважды валкой, залезаю по ней,
Страшной бестии с пугливой оглядкой
Шипя: Как здоров, воробей?
Этих юных словно я вот, нет старей.
Обсуждать тебе чего с перестарком?
Эй, не скучно в игралище ярком
На ступенях трясущихся страстей?
Не приелось наши бледные лица,
Покрасневшие очи щелкать
Нас, бегущих из темницы в темницу
И с восторгом уходящих помирать?
Надоела ты с жизнью мне разлука.
Прошлым мальчиком я быть не хочу!
Вот летишь ты: воплощенная скука,
Ну, а я-то за тобой куда лечу?
Вещи называть – вот дар человеку
Изначальных и священных времен.
Ну а ты что здесь паришь – крик абрека —
Что ты делаешь над морем имен?
Так дано, что стал ты мой собеседник,
Прокурор в краткой тяжбе с судьбой.
Ты романтик. Я был твой посредник,
Но теперь я совсем другой.
Пацаном обожал я романы:
Все, что Р. Льюис придумал Стивенсон.
Я из замка по лесенке пьяной
От морского дыханья, как в сон,
Одурелой над Шотландией Селены
Грезил, помню – зов волынки все слыхал:
Лез туда, избегающий плена,
Лез и, бедный, свободы искал,
Ни веревочная лестничная хрупкость,
И ничто не испугало: ведь всегда,
Отрицая моей аферы тупость,
Шлялась сверху манекенщицей звезда.
Жизнь моя солона: слез вино.
Даже плен – а спасаться вот – негоже.
Я не Иов, хоть затронута кожа…
Но и мне не до шуток уж давно.
Гость я в мире, где ты-то живешь,
А где дом мой, еще непонятно.
Умирают тела, гаснет в пении ложь,
Чтоб жил ты и жил многократно.
Чтобы я все признал без обмана,
Надо мною чернеют крыла.
Больше не на страницах романа.
Вспять уже кинолента пошла.