Кладбище оказалось небольшим, около ста захоронений, и очень ухоженным. С немецкой старательностью дорожки были чисто выметены, а могильные камни, выкрашенные в белый цвет, имели чёткие прорезанные надписи. Пройдя до конца второго ряда, Бекетов наконец обнаружил рядом с памятной плитой какому-то незнакомому ему майору могилу своего фронтового друга.
На камне, украшенном красноармейской звездой, покрытой золотистой краской, было написано – «капитан Александр Панкратов» и даты «1916–1945 гг.»
Фёдор Терентьевич отложил свою трость, опустился на одно колено и достал из кармана видавший виды, затёртый портсигар. Он давно уже не курил, но держал его при себе как напоминание о военных годах. Затем всё ещё крепкими пальцами разомкнул створки металлической коробки и высыпал из него на могилу горсть земли, которую привез из деревни, где родился его друг. Подобрал трость, с усилием выпрямился и молча склонил голову. Рассыпавшиеся седые волосы прикрыли сжавшиеся уголки глаз. Жёсткая кожа на щеках вспухла взбугрившимися желваками.
– Эх, Сашка, Сашка, угораздило тебя. Ведь всю войну прошёл. Бог миловал, – заметались мысли под темечком, – а здесь, за две недели до победы нарвался на проволочную растяжку. Какие-то сопляки-фольксштурмисты перекинули трос между деревьев над дорогой, чтобы подловить неосмотрительных мотоциклистов. Забылся ты, расслабился, успокоила тебя легкость, с которой твой батальон занял этот паршивый городок. Не удалось тебе вновь увидеть родной дом и прижать к сердцу свою ненаглядную Любашу.
Фёдор Терентьевич полез в боковой карман, вынул из него маленькую плоскую фляжку, приложился к горлышку и сделал два протяжных глотка. Водка, как всегда, немного успокоила его.
– Спи спокойно, брат. Время летит быстро. Скоро, поди, увидимся, – Фёдор Терентьевич повернулся, чуть прихрамывая и опираясь на трость, и пошёл на выход вдоль ровной линейки могильных холмиков. Глаза автоматически перебирали надписи на надгробных плитах.
«Что же это такое? – вздрогнул он. – Да здесь же лежат одни мальчишки, лейтенанты, младшие лейтенанты, восемнадцать-двадцать лет. Ведь война уже почти кончилась. Как же они умудрились умереть так не вовремя, ведь был уже апрель месяц? До капитуляции Германии оставалось две недели. Неужели мы воевали так на пределе, что не могли обойтись без этих, нецелованных? Какую же невиданную цену заплатили за нашу Победу, если нельзя было сохранить их для будущего? Сколько матерей, теряя сознание, грохнулось на землю, получив похоронку тогда, когда уже в сердцах поселилась надежда, что он выживет, вернется. Ведь конец войне. А тут? И что потом? Нет конца горю. Исчезла, испарилась радость жизни, потому что уже нет его, единственного, беспредельно любимого, которого выносила и выходила. Берегла и холила, как могла, прикрывая натруженными руками от житейских невзгод. Эх-ма».