Блуждание в лабиринте совершенно неожиданно увлекло меня. Я утратила чувство времени и даже перестала обмениваться репликами со своим спутником, то молча пропуская его вперед, то позволяя дышать мне в спину. Наконец, свернув в очередной коридор, я внезапно увидела в его дальнем конце слабый отблеск света.
– А это что такое?
– Бог его знает, – в голосе Бондаря на самом деле звучало удивление. – В принципе, мы с вами добрались до дальнего конца подземелья – туда, где был второй выход. Но он давным-давно завален, на его месте карьер, где местные жители добывали глину.
– Значит, кто-то, кроме вас, сюда наведывается?
– Вы имеете в виду призрак Витольда Ржеутского, который прорыл новый вход в подземелье? – Директор снова иронизировал.
– Призраки – бесплотные сущности. Это знает даже такой материалист, как я. Давайте лучше поглядим на дело его рук.
Преодолев последний коридор, мы оказались в небольшой галерее в форме неправильного четырехугольника. Прямо перед нами находилась сложенная из серого камня стена, а по другую сторону, на уровне наших лиц, светился узкий проем, в который с трудом мог бы протиснуться человек. Я прищурилась – уже успела отвыкнуть от дневного света, и с удовольствием вдохнула свежий воздух.
– Видите, значит, кто-то сюда все же проникает!
– Знаю я кто, – недовольно буркнул Бондарь. – Они меня уже несколько раз просили, да я их гнал… Добрались-таки, бестолочи!
– О ком это вы?
– Диггеры, а с ними журналисты. Из Хмельницкого, Каменца, даже из Киева звонили – покажи да покажи им подземелье!
– А вам разве жаль?
– Жаль! – с вызовом произнес Бондарь. Такого тона я у него еще не слышала. – Вот жаль – и все! Лариса, я историк, защитил кандидатскую, заканчиваю докторскую. Нравится это кому-то или нет, но я ученый, исследователь, и с этим приходится считаться. Я тружусь, трачу время и собственные средства, провожу кропотливые изыскания, а плодами моего труда хотят нахально воспользоваться всякие ротозеи, которым нет никакого дела до научной ценности моей работы!
– Вы о журналистах? Не любите эту братию?
– Терпеть не могу! Именно по этой причине: расспрашивают, записывают, фотографируют, а потом выдают все это за собственные открытия. А я, дипломированный историк, отдающий все силы местному музею, выбиванию грантов и спонсорских денег, фактически не имею времени даже на то, что эти писаки называют «личной жизнью». При этом меня считают всего лишь источником небесполезной информации, за которую им – им, а не мне, Лариса! – неплохо платят! Разве это справедливо?
– Не думаю, Анатолий, что сейчас самое время для таких дискуссий. – Мне в самом деле не нравился этот разговор, но исключительно потому, что я не могла понять, о чем, собственно, речь. – Но ведь покойному Сизому, тоже журналисту, вы все же помогли…