– Но, ты же помнишь, какие были у нас с тобой отношения в последние годы. Каждый жил сам по себе…, – бормочет она.
Он уже не смотрит на нее, ставит на стол стакан, который оказывается все это время держал в руке и идет к двери, к выходу.
– И почему ты вспоминаешь только то, что было со мной…
Дверь за его спиной мягко закрывается и продолжения он не слышит. Он не слышит ничего вообще. Может быть из-за звона в ушах. Он не возражал бы, чтобы этот звук стал последним…
На улице он обнаруживает, что идет по тротуару к центральному проспекту. Ноги почему-то передвигаются с трудом и все движения его нескоординированы. Наверное, потому и бредет он долго, хотя проспект совсем рядом. На ступенях собора, между колонн, он находит, наконец, себе место и опускается на него. Прикрыв глаза, пытается подключить сознание, но лишь вспоминает, что видел какую-то букашку, ползущую вдоль расщелины в гранитной плите, поросшей пучками жесткой травы. Потом всплывают какие-то мусорные баки, незнакомые лица. Он снова открывает глаза и видит, как из трещины в каменном фундаменте собора вылезает рыжая, тощая с заскорузлыми лишаями старая крыса. Секунду она смотрит то ли на него, то ли мимо, черными тусклыми глазками и, пошатываясь, волочит свой жалкий, облезлый хвост на газон – маленький зеленовато-
серый островок среди белесых каменных плит. Слабые лапки животного не держат даже высохшего тела, ее мотает, словно в лихорадке и оно с трудом забирается на травяной пятачок. На середине его крыса замирает.
Около тщедушного кустарника, окаймляющего газон внезапно появляется молодой шустрый спаниель, недолго размышляя он задирает лапу и прыскает короткой струей по стеблям растений. Несколько капель мочи попадает на морду крысы, но та не реагирует никак и продолжает таращить в пустое пространство бессмысленные черные шарики. Спаниель, обнаружив крысу, ошеломленно замирает, затем принюхивается – тянется носом к бедолаге, но на полпути с отвращением фыркает и издает короткий, негромкий рык. Рык на крысу не производит никакого впечатления ей, вероятно, все равно от чего подохнуть: от отравы ли, старческой немощности или в зубах собаки. Спаниель, решив, что и так слишком много потерял времени на какую-то дохлятину, убегает… Он некоторое время провожает взглядом молодого пса, потом поднимает голову и не узнает города – какой-то ослепительно белый, с домами незнакомой формы и планировки. Очень много солнца и ни единой живой души, да и не город это вовсе, а гигантский макет. На проезжей части прежний калейдоскоп автомобилей, троллейбусов, автобусов, но без водителей и пассажиров. Машины сами по себе катят в разных направлениях с багровыми отсветами заходящего солнца на стеклах. Вокруг звенящая тишина и все пронизано необъяснимой тревогой. Он поднимает отяжелевшую голову, пробирается взглядом по газонам, стенам и останавливается на куполе здания, где группа нимф поддерживает источник смутного беспокойства – огромный, сияющий на солнце стеклянный шар, олицетворяющий планету. Они обхватили его со всех сторон, но ему хорошо видно, что шар выскальзывает из их рук, он уже повис над проспектом и вознесенные женские руки уже не жест опоры и надежды, но жест растерянности, отчаяния, это скорее жест мольбы о помощи. Он переводит тревожный взгляд вниз, к тем, на чьи головы должна рухнуть планета, но видит, что по улицам бегают только собаки и крысы.