– Не волнуйся, – говорю я, коснувшись ее плеча, и иду вслед за Уордом.
Я смотрю, как он отчаянно ищет среди брошюр и бумаг что-нибудь, что Спенсер мог бы использовать против нас.
– Уорд, я думаю, что вы принимаете все слишком близко к сердцу.
– Ты уверена? После того что он уже натворил?!
– Это был единичный случай. Раньше он так никогда не поступал.
– Откуда ты знаешь?
Уорд бросает еще несколько моих брошюр на пол и начинает копаться в корреспонденции, а Спад испуганно скулит под столом. Уорд ведет себя, как спятивший муж, который не успокоится, пока не найдет доказательство, что жена наставила ему рога.
– Уорд, что происходит?
В офис входит Надин.
– Я не знала! – клянется она. – Не знала, что ему не было назначено.
– Это я виновата, – успокаиваю я ее.
Уорд замечает на столе Грэма письма для Бродхерстов, на которых крупными цифрами значится сумма в два миллиона.
– Думаю, эту сделку мы проворонили, – вздыхает он, скомкав письма.
– Прости, – дрожащим голосом просит Надин.
Я вырываю из его рук обрывки бумаги. В дверях объявляются Люси и Грэм.
– Вам нужно успокоиться. Если кто-то тут и виноват, то это я, Уорд, – говорю я. – Мне нужно было сразу послать Спенсера куда подальше. Но знаете что? Это всего лишь дом. Одна-единственная сделка…
– Еще одна сделка, которую мы не можем позволить себе профукать, – цедит Уорд сквозь зубы. Мы с ним стоим совсем близко, лицом к лицу.
Он смотрит на меня и медленно произносит:
– Я… пытаюсь… реанимировать… эту компанию.
– Я знаю. Но ошибаться свойственно всем.
Я смотрю ему прямо в глаза.
– Вот это… – машу я письмом перед его носом, – это не вопрос жизни и смерти. Посмотрите на это под другим углом.
– Мы явно смотрим на все под разными углами.
– Сегодня в метро я встретила женщину, у которой умер сын. Ему было всего семь. Менингит.
Уорд открыл было рот, но ничего не сказал.
– В конце концов, – продолжаю я, – мы всего лишь продаем дома. А не спасаем жизни.
Очень долгое и тягостное молчание.
– Простите, – говорит Уорд и уходит.
Люси, Грэм и Надин понуро молчат, когда он проносится мимо них. Надин выглядит совершенно раздавленной. Я отвязываю поводок Спада и ухожу, не зная, захочу ли когда-нибудь сюда вернуться.
На следующий день я снова в офисе. Не могу не прийти. Не могу себе позволить потерять эту работу.
Вчера, вернувшись домой в почти пустом вагоне, я пошла гулять со Спадом в Чизвик-Парк. Нужно было проветриться. Должно быть, так чувствовала себя мама, когда прогуливала занятия. Я много думала о ней вчера. Конечно, дедуля с бабулей попытались заполнить пустоту от потери родителей, но в моей душе навсегда осталась небольшая ранка, которая вряд ли когда-нибудь полностью зарастет. Какие у нас, интересно, были бы отношения с мамой? Мы бы ходили по магазинам – и обсуждали мир вокруг нас за коктейлем в кафе? А папа? Он бы, наверное, читал нам с Лукасом книги? Учил ездить на велосипеде? Он лечил бы нас так же хорошо, как своих пациентов? Как бы я хотела поговорить с ним про ДЦП! А интересно, папа тоже брился бы по воскресеньям? Помню, у дедули была деревянная шкатулка, в которой лежали опасная бритва и старомодная щеточка. Мне нравилось целовать дедушкину щеку, когда он побрился, – она казалась такой мягкой.